Вот эти путаные чувства и держались до нынешнего мгновения. Увидев, как младший ученик вновь стоит перед ним, живой и нормальный, Сыцин неожиданно для себя не разозлился, а… стушевался.
— Учитель, — сказал Мэй Чжуюй, входя и глядя на Сыцина так, что у того по спине выступил холодный пот. Не дав учителю вставить слово, он поздоровался с давно не виденными старшими братьями.
Седобородый старший брат посмотрел тепло:
— Раз цел и ладно.
Улыбчивый, добродушный, в теле добавил:
— Кажется, и впрямь окреп, значит, в Чанъане пожил недурно. Переживали, как бы, привыкнув к нашей глуши, ты не стушевался в шумном городе.
— Благодарю за заботу, — ответил Мэй Чжуюй.
Со старшими братьями он держался куда мягче, чем с учителем: попал он сюда в детстве, и многие из них относились к нему как к сыну или внуку.
Глядя, как они дружески обмениваются словами, Сыцин только думал: «Столько лет не видал учителя и ни словечка доброго? Неблагодарный».
Тут один из молчаливых старших спросил:
— А что это было недавно? Кто был в твоём теле, знаешь?
Все взгляды обратились к Мэй Чжуюю, и Сыцин навострил уши. А потому все ясно заметили, как у вечно холодного младшего брата вдруг смягчились черты, в глазах вспыхнул тёплый свет.
— Это моя жена, — сказал он. — Её зовут У Чжэнь, из Чанъаня.
Старшие сперва удивились его выражению, затем улыбнулись с удовлетворением: выходит, вправду жена; и, похоже, по-настоящему любимая, и это хорошо.
Подумав об этом и припомнив, как учитель взял и связал её, заперев в комнате, старшие не удержались и покосились на своего наставника. Первый визит в дом хоть и в странных обстоятельствах, но всё же невестка младшего брата… а её связали? Как ни крути, невежливо.
Поймав эти взгляды, Сыцин насупился и грозно загремел:
— Я же велел поступать осмотрительно. Как можно верить каждому слову? Я всё сделал правильно. В конце концов, мы её не обижали: накормили и то хлеб.
Говорил он так, но внутри ёкало. «Раз учитель на всю жизнь, значит, она мне как невестка», — а связать невестку в первый визит и впрямь неловко, роняет стариковский авторитет.
Вспомнив прошлые, весьма суровые нравы младшего ученика, Сыцин на миг испугался: не поднимет ли он руку на учителя? Но тот лишь сказал:
— В обители слишком остро готовят. Ей может не понравиться.
Сыцин: «Вот когда самое важное о перце рассуждать!»
Старшие переглянулись; один, тот, что позднее пришёл в обитель и некогда был женат, улыбнулся с мягкой шутливостью:
— Виноваты: приняли не по чину. В следующий раз приведёшь и мы устроим достойный приём.
Мэй Чжуюй слегка смутился, кашлянул и умолк. Перекинулись ещё парой фраз, и старшие разом вышли: всем было видно в его глазах тревога и тяжёлые думы. С учителем он так и не заговорил, видать, есть что сказать наедине.
Перед тем как прикрыть дверь, старший брат мягко сказал:
— Гу Юй, если у тебя трудности скажи. Мы поможем.
Мэй Чжуюй кивнул, но добавлять ничего не стал. Когда дверь закрылась, в комнате остались только он и Сыцин. Мэй Чжуюй подошел ближе и Сыцин рефлекторно отступил на шаг, но вдруг Мэй Чжуюй бухнулся на колени.
Лицо Сыцина ходило ходуном; в конце концов он тяжко выдохнул. Глядя на макушку ученика, ощущал и гордость, и нежность.
Мэй Чжуюй молчал. Сыцин, смирившись, поднял его, но голос его был шершав:
— Ты чего, паршивец, в ноги валишься? Думаешь, если захочешь, я удержу тебя? С каких пор ты слушал, что говорит твой учитель? Что встал?
— Учитель, — сказал Мэй Чжуюй, — знаю: все эти годы вы вместо моего отца оберегали то, что в деревянном ларце. Тот человек не приходил, потому что здесь вы.
— Он всё равно явится, — ровно продолжил Мэй Чжуюй. — Он убил моих родителей, рано или поздно придёт и за мной. Раз уж он показался, так или иначе, я должен это закончить.
Сыцин фыркнул, раскинул ноги и бухнулся на длинную лежанку:
— Закончишь… Не думай, что раз ты его когда-то тяжко ранил, теперь запросто прикончишь. Если бы всё было так легко, я бы давно сам, к чёрту, пришёл и порубал его. Не ждал бы, пока ты тут будешь придумывать ходы.
— Учитель, — сказал Мэй Чжуюй, — отдайте мне ларец.
Сыцин резко посерьёзнел и спросил вроде бы о другом:
— Теперь, когда идёт дождь, у тебя левая рука всё ещё дрожит?
Мэй Чжуюй помолчал, но ответил честно:
— Да.
— Значит, не отпустил, — сказал Сыцин. — С таким сердцем ты ещё хочешь тот ларец?
Мэй Чжуюй вдруг улыбнулся так, что Сыцин на миг решил: «Опять переменился?», но улыбка тут же сошла, вернулась прежнее выражение лица.
— Жена… беременна, — сказал он. — Она поступает свободно, как ей вздумается. Я боюсь за неё и за ребёнка.
У Чжэнь та ещё головная боль, и кто знает, как ей там, в заключении.
Сыцин сморщил губы: не понять ему этих молодых чувств. Проворчал:
— Пропал, пропал. Хорошего ученика женщина сгубила.
— Учитель, — повторил Мэй Чжуюй, — отдайте ларец.
Сыцин не произнёс ни слова. Наклонился, вытащил из-под кровати длинный, пыльный деревянный ящик и, даже не смахнув пыль, швырнул его Мэй Чжуюю на руки.
Старый ларец был истёрт, а на крышке темнели чёрные пятна — давние брызги крови.
