Не Сю покачал головой, даже дышать громко не посмел.
Они старались как могли… но кто бы мог подумать, что этот Чжоу Цзыхун окажется не так-то прост? Он не только сумел остановить тех, кто поджигал, но и вытащил наружу… крота. Внутреннего осведомителя.
Цзи Боцзай молчал. Его тёмные глаза были устремлены в одну точку — на чёрный камешек на доске вэйцы. Он сидел, ссутулившись под лёгким плащом, который то и дело вздувался от ночного ветра.
— Что такое? — Цинь Шанъу не понял сути разговора, но тут же уловил, как стремительно изменилась атмосфера. Что-то в облике Цзи Боцзая стало жёстким, тревожным. Он будто сдерживал раздражение, гнев — и это внутреннее напряжение расплывалось вокруг, как круги на мутной воде.
— Боцзай, успокойся, — он тут же поднялся, шагнул вперёд и жестом создал вокруг него область миньюй, защитную область, отсекающую внешние возмущения. И, нахмурившись, обернулся к Не Сю: — Он ещё не оправился от болезни. Нельзя так — всякие дурные вести лучше фильтровать.
— Всё в порядке, наставник, — голос Цзи Боцзая был тих, но твёрд. — Это я велел ему рассказать.
Он медленно встал, отмахнувшись от защитного поля, словно оно мешало ему дышать.
— Мне ещё нужно кое-что уладить. Наставник, возвращайтесь, отдохните.
— В таком состоянии — и куда ты собрался? — Цинь Шанъу нахмурился ещё сильнее.
Боцзай не ответил. Он лишь махнул, велев проводить Цинь Шанъу обратно, а сам, не теряя ни секунды, свернул к другой калитке, ведущей за пределы дворца.
— Ваше Величество, так нельзя! — Не Сю поспешно зашагал за ним, торопливо заговорил, едва не переходя на бег. — Охрана ещё не прибыла, хотя бы дождитесь повозки!
— Некогда, — глухо бросил тот.
Да и что уж теперь… Уже поздно. Эта весть дошла до него с опозданием в полчаса. Всё, что должно было случиться, — уже случилось. Что толку мчаться туда сейчас?
Не Сю хотел было сказать это вслух, но, глянув на бескровные, почти синие губы своего повелителя, сжал зубы и промолчал.
Цзи Боцзай взлетел на меч — в следующий миг он уже парил над улицами, рассекая воздух, и вскоре достиг внешнего периметра миньюй — защитного барьера внутреннего двора.
Похоже, кто-то знал, что он попытается войти: барьер был наложен нарочно крепкий — тяжёлый, плотный, сплетённый так, что даже ему не под силу было прорваться внутрь без шума.
Он криво усмехнулся. В его глазах не было ни тени веселья.
Слетев с меча, он уверенным шагом направился к главным вратам.
Охранники, собравшиеся было преградить путь, вгляделись в его лицо — и молча расступились. Один из них даже отодвинул засов и приоткрыл створку ворот, отменив ночной запрет.
Цзи Боцзай пересёк порог, его одежды взметнулись, как крылья хищной птицы — и в следующее же мгновение он исчез за поворотом.
Мин И внезапно распахнула глаза, хотя ещё мгновение назад спала.
Чжоу Цзыхун нахмурился. Он уже открыл рот, чтобы упрекнуть: почему снова не спите как следует? — но замер, увидев, как её защитный щит вдруг расширился, охватывая теперь и его самого.
— Что случилось? — спросил он, откладывая в сторону свиток.
Мин И ничего не ответила. Она просто молча села в кровати и уставилась в сторону резных дверей из лакированного дерева, ведущих в сад.
Двери были плотно закрыты.
И вдруг — как по мановению, без звука — створки распахнулись. Холодный ветер ранней весны вкатился в комнату, взвихрив занавеси, задрожал пламень — и погас. Комнату окутала темнота.
Во дворе, прямо за порогом, стояла фигура. Ветер обтекал её, как вода камень. Из тени исходила глухая угроза — убийственное намерение не скрывалось и не пряталось. Оно звенело в воздухе, как туго натянутая тетива.
Мин И моргнула — и вдруг рассмеялась.
— Вот бы и мне иметь такую силу, как у Вашего Величества, — сказала она, не вставая, голос её был ровным, но с колкой усмешкой. — Увидела бы, кто приблизился к любимому, и тут же — с визитом. Убивать. Будь у меня такая сила, небось та самая Тяньинь не вышла бы живой из вашего кабинета с книгами.
Впервые она застала его с другой в тот самый день — в его кабинете, в комнате, где он хранил свои книги. И если бы он тогда не заметил её, притаившуюся на перекладине потолка, то, без сомнения, довёл бы всё до конца. До самой последней черты.
Цзи Боцзай переступил порог. Губы его были бледны, голос — глухой:
— Я — тот, кого ты любила?
Мин И улыбнулась, лукаво и весело, как будто всё это — просто шутка:
— По крайней мере, когда-то да. Если бы нет… не думаю, что я так люто вас возненавидела бы, когда узнала, на что вы способны.
— Если ты любила меня, — тихо опустив взгляд, произнёс он, — то почему не простила?
Мин И, не меняя положения, уронила голову на колени Чжоу Цзыхуна и, вздохнув, покачала головой:
— Любовь может вместить и цветение весны, и снег зимы, и жар кухни, и скуку быта. Но в неё не помещается грязь. Тем более, если она проливается сверху, как яд.
— К тому же… — она на миг задумалась, — это было когда-то. А что теперь — кто знает.
— Мин И.
— А, я здесь, — отозвалась она, морщась. — Ваше Величество, ночь на дворе. Вы не спите?
Он пристально посмотрел на неё, затем на Чжоу Цзыхуна. Его голос стал резче:
— Тебе он нравится?
Тот самый человек, к чьим коленям она сейчас прижалась, словно кошка. Мягкая кожа, утончённые черты, книжная учёность — и эта молчаливая невозмутимость, как вызов. Ни одной попытки убрать её руку, ни даже уклониться. Он просто позволял ей быть рядом. Прямо у него на глазах.
Будто демонстрировал: она выбрала меня.
— Ни единого достоинства не разглядишь, — пробормотал Цзи Боцзай, глядя на Чжоу Цзыхуна, будто хотел просверлить его насквозь.
