Весна. Третий месяц двенадцатого года эры Великого Мин.
Небо высоко и прозрачно, как отполированный нефрит. Теплый ветер мягко скользит по земле, принося с собой мир и покой.
Я стояла у ложа своей госпожи — и в первый раз в жизни увидела, как Его Величество теряет самообладание… и плачет.
Он был ещё в церемониальном облачении — должно быть, примчался прямо с утреннего совета. Длинный наряд сидел на нём неровно, а нефритовые подвески на венце запутались, рассыпавшись в беспорядке. Тёмные, строгие черты лица, обычно непоколебимые, теперь были искажены — из-под густых бровей по щекам струились слёзы, одна за другой, беззвучные и тяжёлые.
Я смотрела на него, не скрывая удивления.
— Ваше Величество… — не удержалась я и напомнила осторожно: — Госпожа всего лишь страдает от желудочного недуга. Это не что-то серьёзное.
Он одарил меня раздражённым взглядом — так, словно мои слова были кощунством. А затем, не сказав больше ни слова, взял руку моей госпожи в обе свои ладони. Его пальцы сжались, будто он боялся отпустить.
— Это моя вина… — тихо прошептал он. — Я не уберёг тебя…
Слова его были мягки, как утренний туман, и столь же обманчивы. Я едва не закатила глаза — всё те же напыщенные, сладкие речи.
Но… она улыбнулась.
Легко, почти незаметно, но в её взгляде вспыхнул тихий свет.
— Всё пройдёт. Пара лекарственных отваров — и я снова на ногах, — ответила она.
Император, словно подхватив волну её настроения, поспешил добавить:
— Отныне я буду приходить ко всем твоим трапезам. Никакого сокращения еды, слышишь? Не позволяй себе страдать попусту.
— Но днём я обычно хожу по городу, проверяю обстановку в кварталах, — слабо возразила моя госпожа, — разве у меня есть время сидеть с вами за обедом?
— Неважно, — отозвался он тут же. — Возьму с собой коробку с едой и пойду за тобой. Где ты — там и обед.
Моя госпожа устало провела ладонью по лбу. Похоже, у неё просто не было способов справиться с этой настойчивостью, граничащей с ребячеством.
Не в обиду будет сказано, но Его Величество… настоящий мужчина, глава шести городов, на виду у всех — величественный, властный, внушающий страх одним взглядом. Во всей дворцовой столице нет человека, что не трепетал бы перед ним.
А вот в частном порядке… он ничем не отличался от разбалованного трёхлетнего ребёнка. Упрямый, шумный, обидчивый. И, главное — вечно устраивал мне немыслимые сцены из-за того, что, по его мнению, моя госпожа любит меня больше.
Она шьёт мне зимнюю одежду — он требует такую же.
Она в лавке покупает мне сладкую фигурку — он тут же требует свою.
Она делает мне мешочек из золы трав и шёлка — он… ну, это уже не его уровень, конечно.
Хе, с этим-то он, пожалуй, смирился.
Но, надо признать — к моей госпоже он и правда относился искренне.
Она всего лишь слегка приболела — простое истощение от недосыпа и плохой еды.
А он провёл у её ложа целых двенадцать дней. Не отлучался ни днём, ни ночью.
Пока она, измученная его вниманием, в раздражении не отправила его обратно в Му Син, на патрулирование.
За то время, пока госпожа болела, в императорский дворец нескончаемым потоком текли лекарственные отвары, редкие целебные настои и всевозможные питательные снадобья. Казалось, все дворцовое медицинское управление работало только на наш павильон.
Со временем, в пределах всей дворцовой столицы, наш дворец стал почти равен по положению покоям самого императора.
А я… я из простой служанки за десять лет доросла до сановной женщины первого ранга. Ни один человек в этих стенах за всё это время даже не пытался обойти меня взглядом. Все понимали, чьё за мной покровительство.
Конечно, при явном благоволении всегда находятся те, кто пытается ловко взобраться повыше — за счёт других. Некоторые начали прикидываться смиренными, неся подарки и поклоны, рассчитывая на снисходительность моей госпожи. Мол, она мягкая, никого не прогонит.
Только вот… они забыли, кто перед ними на самом деле.
Таких “почитателей” моя госпожа брала за шиворот — и лично, с надлежащим сопровождением, шла в их дома проводить обыски.
Как она сама говорила:
— Кто идёт честным путём, тот не ходит с дарами в ночи. А если при их скромной зарплате у них вдруг находятся диковины на тысячи серебряников — значит, не в даре дело, а в распутанном хвосте.
И была права. Некоторые конфискованные имущества могли по стоимости сравниться с годовым налогом целого города.
Так, шаг за шагом, вместе с Его Величеством, они сделали то, что многим казалось невозможным: очистили Шесть Городов от гнили. И воздух стал легче, и чиновники — честнее, и жители — спокойнее.
А в четырнадцатый год эры Великого Мин… моя госпожа родила дочь.
Вы бы видели, каким счастливым стал Его Величество.
Он устроил такой праздник, что, казалось, ликует не только столица — вся Поднебесная.
Фейерверки гремели над столицей целый месяц, один за другим, ночь за ночью. Празднества не прекращались тридцать дней подряд.
В нашем дворце — сбежались лучшие кормилицы и самые искусные придворные лекарки со всех уголков шести городов. Горы деликатесов, бочонки с благовониями, ящики с драгоценностями и шелками стекались в личные покои моей госпожи, словно в центр новой империи.
Император и вовсе не отлучался ни на шаг. Всё время находился при госпоже: то уговаривал её поесть, баюкая в руках их новорождённую дочь, то, увидев, что она устала, отдавал малышку в руки кормилицы — а сам усаживался рядом и убаюкивал её, пока она не уснёт.
А когда маленькой принцессе исполнился месяц, он лично сопроводил мою госпожу в город Синьцао, где собрали лучшее зерно нового урожая, чтобы специально для дочери изготовить три тысячи цзиней благородного вина «Нюйэр хун».
Это был мой первый визит в Синьцао. Место, надо сказать, сказочное: травы густы, деревья как стражи, воздух — будто выжат из росы. Правда… дома там, скажу вам, любят рушиться. Строят быстро, а укреплять — забывают.
В шестнадцатый год эры Великого Мин родился и наследный принц — долгожданный сын Цинъюня.
Но эти роды дались моей госпоже нелегко. Она истощилась, страдала, и Его Величество чуть с ума не сошёл от тревоги.
Я вставала по ночам, чтобы помочь ей повернуться, подать воду или сменить повязку. И, бывало, замечала, как на низком мягком ложе, у самого изголовья, сидит он — тихий, подавленный — и вытирает с лица слёзы.
Похоже, все слёзы, что были у Его Величества за всю жизнь, он оставил моей госпоже.
