Настоящее имя Эрши Ци было совсем другим. Но в рабовладельческом лагере его нарекли номером — Эрши Ци. Так с тех пор он и остался Эрши Ци.
Мин И впервые увидела его там же — он прятался за спинами других детей, сгорбленный, промокший до нитки под проливным дождём. И только глаза его, тёмные и холодные, глядели на мир с ледяным равнодушием.
Остальные — все до единого — стремились попасть ей на глаза. Хотели вырваться отсюда, сбежать из этого кошмара хотя бы под видом слуги. А вот он — нет. Он не только не вышел вперёд, но и, когда она подошла ближе, рыкнул с ненавистью:
— Убирайся!
В ту пору Мин И ещё жила в довольстве и благополучии. Каждый день её окружали почтение и угождение. Услышать в свой адрес грубость было чем-то совершенно новым.
— Прекрасно, — с достоинством вскинула она подбородок. — Тебе удалось. Ты привлёк моё внимание.
Эрши Ци уставился на неё с такой бескомпромиссной, хищной ненавистью, что, казалось, сожрал бы её живьём. Кулаки сжались так, будто он был в шаге от того, чтобы броситься на неё. И будь у него хоть одна сотая силы — он бы и вправду это сделал.
Увы… Мин И была не просто одарённой — её с детства тщательно обучали, пестовали, подготавливали ко всему. Не говоря уж о каком-то оборванце из рабской ямы — даже да сы Чаояна не смог бы причинить ей вреда.
Так Эрши Ци и оказался у неё в неижуае — внутреннем дворе. Хотел он того или нет, но стал её личным слугой.
Первым делом он с грохотом разбил любимую синебелую чашу Мин И. Он знал — это была её любимая, фамильная ценность. Думал, его тут же выгонят — ну или хотя бы побьют.
Но Мин И, стоя среди осколков, вдруг с нескрываемым интересом заметила:
— Раньше ты стоил пятьдесят серебряных монет. Теперь вот — пять тысяч триста пятьдесят.
Эрши Ци: «…»
Это… так вообще можно считать?
Он не сдался. Упрямо, с хищной решимостью продолжал ломать и крушить всё, что попадалось под руку. Его «цена» стремительно росла — с каждой разбитой вазой, опрокинутым блюдом, искрошенным свитком. К концу недели он уже тянул на сто тысяч и двести пять серебряных монет.
А Мин И всё не выгоняла.
И тогда до него дошло: она просто любит тех, кто идёт ей наперекор. Значит, может… стоит сделать наоборот? Покориться. Стать тихим, удобным, безвольным. Вдруг тогда она быстрее устанет и выкинет его?
С этой наивной — почти детской — надеждой он начал слушаться Мин И во всём.
Мин И была довольна: ей казалось, что парень наконец-то «взялся за ум», и она решила, что из него выйдет толк. Начала учить его приёмам культвирования.
А Эрши Ци был уверен: всё это — ловушка. Она нарочно навязывает ему трудные, изнурительные занятия, лишь бы снова пробудить в нём бунт, заставить сопротивляться, чтобы самой потом было весело.
Но он решил не дать ей такого удовольствия.
Он вгрызался в каждую технику, зубами выдёргивал каждую крупицу навыка. Не жаловался, не падал духом. Сколько бы боли и усталости это ни стоило, он продолжал.
И кто бы мог подумать — так прошло восемь лет.
Мин И вылепила из хилого и злого мальчишки — высокого, сильного и безупречного телохранителя.
И всё же… Мин И всегда считала, что Эрши Ци, возможно, всё это время ненавидел её. Она заставила его пройти слишком многое. Она отбирала у него силу, волю, свободу. Даже в его день рождения, каждый год, она приходила к нему с дарами — а он ни разу не взглянул ей в лицо. Или прятался, или вызывал её на поединок — без тени улыбки.
Окружающие часто говорили: «Эрши Ци — холодный, бездушный, ни с кем не общается, и даже тебя, Мин И, не слушает. Такой человек — как камень, который не согреть. Лучше отпусти его пораньше, пока не вырастила себе тигра, что обернётся против тебя».
И она прислушалась.
Мин И действительно хотела отпустить его, позволить ему самому выбирать свою судьбу, жить своей жизнью. Она даже подыскивала ему место. Всё собиралась поговорить с ним…
Но не успела.
Произошло то самое.
Место, где проходил турнир собрания Цинъюнь, — святое, торжественное, словно храм. Днём мимо него простые люди проходили с опущенной головой и замиранием сердца. А в три часа ночи, под завыванием ледяного ветра, это место было словно логово чудовищ. Метель швыряла ледяные иглы прямо в лицо, ливень пробивал до костей. Воздух был настолько холодным, что губы синеют за минуту.
Мин И вынесли с арены — вся в крови, почти без сознания.
Во дворе столпились воины и стража. Но никто не подходил. Все боялись — боялись, что она навлечёт беду, и не хотели быть втянутыми. Отводили глаза, делали шаг назад.
Это была человеческая слабость, и Мин И не держала зла.
Но среди молчаливых и цепенеющих был один, кто вышел из строя и пошёл за ней.
Молча.
Без слов.
Он тогда пробрался сквозь град стрел, пересёк огненные завесы, не слышал криков, что звали его обратно. Он шёл за её повозкой, не отрывая взгляда, с каким-то слепым упрямством, словно всё в мире погасло, и только там, где она — ещё был свет.
Позже Мин И спросила его:
— Ты ведь даже не знал, куда меня везут. Почему пошёл?
Эрши Ци ответил:
— А разве нужно было знать?
Где бы она ни оказалась — там и есть то место, куда ему следует идти.
…
Более сотни фарфоровых флакончиков были открыты. Эрши Ци взял по одной пилюле из каждого — чтобы наверняка. Убедившись, что в каждом ещё осталось, он сел с прямой спиной и начал направлять внутреннюю силу, чтобы уравновесить воздействие.
Мин И очнулась от воспоминаний и увидела, как у него на висках выступили капли пота. Лицо её мгновенно побледнело, она шагнула ближе:
— Где болит?!
Он молчал, но его лицо стало почти белым как бумага.
Мин И запаниковала. Завертелась вокруг него, словно испуганная птица:
— Я бы и сама всё по одной перепробовала! Зачем так рисковать? Я уже и так отравлена, зачем ещё тебе туда же?!
— Скажи, ты хоть уверен, что эти лекарства все для приёма внутрь? А если вдруг среди них наружные — что тогда?
— Не сосредотачивайся! Если там и вправду яд, а ты сейчас направишь внутреннюю силу — это же прямая дорога на тот свет!
Она суетливо бормотала, кружа вокруг, как назойливая мошка, ни на миг не умолкая.
У Эрши Ци подёрнулась бровь.
Мин И заметила и тут же в панике присела рядом, прервала его медитацию, ладонью прижала к виску:
— Что, уже до мозга дошло?! Отравление?! Скажи хоть что-нибудь!
А вот кто из них на самом деле был отравлен в голову — это ещё большой вопрос.
Эрши Ци открыл глаза и раздражённо отмахнулся от её руки:
— Со мной всё в порядке. Но если вы и дальше будете так тараторить — не ровен час, и я впаду в одержимость.
Мин И облегчённо выдохнула, но тут же возмущённо уставилась на него:
— Всё в порядке?! Тогда почему ты и бледный, и весь в поту?!
— Это от того, что переел, — лицо его оставалось каменным. — Съел сотню пилюль, как две полных миски риса. Вы бы сами попробовали, тоже бы лопнули.
Мин И: «…»
Ну и умудрился же испортить такой трогательный момент!
С надувшимися губами она отвернулась и уставилась на коробки с лекарствами:
— Раз все безопасные, я по одной возьму с собой и попробую позже.
— Делайте побыстрее, — напомнил Эрши Ци. — В прошлый раз Цзи Боцзай ничего не заподозрил, потому что был тяжело ранен. Но в следующий — может заметить любую мелочь.
Мин И кивнула:
— Ладно. Ты иди, переваривай лекарства, тут я сама справлюсь.
Эрши Ци уже собрался уходить, но, сделав пару шагов, вдруг остановился:
— Цзи Боцзай — не тот, кто может подарить вам счастье. Поиграли — и хватит.
— Тебе что, говорить это нужно? — фыркнула Мин И. — Любой с глазами сразу поймёт, что на него рассчитывать нельзя, уж я-то и подавно влюбляться не стану.
Хотя, надо признать, Цзи Боцзай умеет говорить красивые слова, и когда он начинает, кажется, что сердце само готово ему поверить… но только на миг.
Опустив глаза, Мин И принялась складывать склянки с лекарствами, и вскоре услышала, как за её спиной стихли шаги Эрши Ци.
Когда всё вокруг утонуло в тишине, она задумчиво уставилась на флакон в своей руке, а потом долго и тяжело вздохнула.
Ветер вечерней прохлады превратил её вздох в лёгкую волну, что сорвалась с её губ и прошла по полам одежды, словно печаль, что касается только влюблённых.
…
А в это время Цзи Боцзай, сидя в звериной повозке наставника Цинь Шанъу, вежливо склонив голову, выслушивал его пространные поучения. Лицо его сохраняло почтительность, но в душе он чуть не задыхался от скуки.
«Да у этого старика слов больше, чем у Мин И…»
В первый день открытия дверей Юаньшиюаня всё должно было быть просто: молодые бойцы приходят и умоляют учителей принять их. Но не тут-то было — несколько наставников начали спорить за право взять его в ученики, и в итоге дело дошло до поединка, который выиграл Цинь Шанъу.
Так он и оказался в этой повозке, слушая, как седовласый старец уже добрых полчаса не может угомониться.
Он, конечно, понимал, почему наставник Цинь так воодушевлён, — всё-таки редкий случай получить такого ученика, как он, — но у него самого совсем не было времени. Ему нужно было скорее вернуться и утешить свою девочку, а не выслушивать в деталях историю основания павильона культиваторов Шанъу и его славный путь.
— …Ты всё понял? — с живым блеском в глазах спросил Цинь Шанъу.
— Благодарю наставника, всё понял, — с почтительным видом ответил Цзи Боцзай.
Да что он там понял! Старик говорил на каком-то глухом наречии, с таким выговором, что хоть кол на голове теши — ничего не разберёшь. Из всего сказанного он уловил только последние шесть слов. Остальное — прошло мимо ушей, как весенний ветер.
