В небольшой комнате отдыха вдруг стало заметно темнее. Цзинь Чао поднялся со стула, подошёл к Цзян Му и, опершись на край стола, остановился всего в шаге от неё. Цзян Му подняла взгляд; он опустил глаза, и тень от его бровей легла на лицо. Взяв со стола маленькое спиральное колесико, он негромко произнёс:
— Слышал, ты всё время выпытываешь у Сань Лая, что обо мне говорят. Ну и что узнала?
Цзян Му неловко потянула за лямку рюкзака. В последнее время, стоило ей остаться с Сань Лаем наедине, она непременно пыталась разговорить его о Цзинь Чао. Но если она умела обходить острые углы, то Сань Лай делал это ещё искуснее: их разговоры порой кружили так далеко, будто уходили в космос, и всё без толку.
Цзинь Чао держал шестерёнку за середину, другой рукой слегка толкнул её, и она медленно завертелась между его пальцами. Он чуть усмехнулся:
— Почему тебе так хочется знать обо мне?
Цзян Му смотрела на вращающееся колесико и глухо ответила:
— Потому что… это ты.
Цзинь Чао кивнул, в его голосе прозвучала холодная отстранённость:
— В тот вечер я просил тебя приходить сюда пореже. Похоже, ты не поняла.
Цзян Му встретила его тёмный, глубокий взгляд. Он был совсем рядом, но казалось, между ними была бездонная пропасть. Её брови чуть сдвинулись, на влажных щеках проступило упрямство, смешанное с юной растерянностью. Цзинь Чао продолжал вертеть шестерёнку; лёгкое дрожание металла сливалось с его низким, глухим голосом:
— Ты ведь знаешь, что между нами нет кровного родства. Да, когда-то мы жили вместе, но тогда ты была ребёнком. А теперь…
Его острый и чуть насмешливый взгляд скользнул по ней, будто в воздухе пробежала едва ощутимая искра.
Цзян Му никогда не видела его таким. В нём было что-то расслабленно-хищное, небрежное, но оттого ещё более притягательное. Её нервы натянулись, дыхание сбилось, и она ощутила странное, почти болезненное волнение.
Шестерёнка всё ещё вращалась, а голос Цзинь Чао звучал ровно:
— Ты постоянно бегаешь сюда. Не думала, что скажет Цзинь Цян? Или что подумают другие? Кто не знает, решит, будто между нами что-то есть. Мне, мужчине, всё равно. А тебе?
Сердце Цзян Му забилось так сильно, что она едва дышала. Она не ожидала, что он так прямо выведет их отношения на свет, заставив её столкнуться с тем, чего она сама боялась признать. Девушка прикусила губу, чувствуя, как стыд подступает к глазам.
Цзинь Чао вдруг остановил шестерёнку. В комнате стало так тихо, что можно было расслышать биение сердец. Он выпрямился, шагнул ближе, и, наклонившись, словно заключил её в невидимый круг. Его взгляд стал горячим, а голос чуть насмешливым:
— Или ты всё-таки хочешь, чтобы между нами что-то было?
Цзян Му резко подняла ресницы. Свет в её глазах дрожал. Цзинь Чао опёрся руками о стол по обе стороны от неё и наклонился. Его лицо оказалось совсем близко. Изгиб нижнего века, когда он смотрел вниз, был слишком выразителен; этот взгляд, отражённый в её глазах, будто прожёг ей грудь.
Она почувствовала, что не может пошевелиться, ладони её вспотели. Её взгляд невольно упал на его плотно сжатые губы с лёгким оттенком крови. Никогда прежде она не рассматривала его так близко. Образ прежнего Цзинь Чао в её памяти постепенно растворился, уступив место новому, живому, сильному, опасно притягательному мужчине.
Он, кажется, заметил её взгляд и чуть усмехнулся. Сердце Цзян Му дрогнуло.
Ни Сяо Ян, ни Железный Скряга не знали, о чём говорили Цзинь Чао и Цзян Му, запершись в комнате отдыха. Они лишь видели, как через десять минут Цзян Му выбежала оттуда с пылающим лицом и почти бегом скрылась за дверью.
После того дня она долго не появлялась. Цзинь Чао, конечно, не говорил ей ничего по‑настоящему жестокого, но он знал, как заставить её отступить самой, и это сработало.
Теперь Цзян Му боялась даже подходить к автосервису. Стоило ей вспомнить его горячий взгляд, как ей хотелось провалиться сквозь землю. Она пыталась вычеркнуть тот вечер из памяти, но сцена всплывала снова и снова за обедом, за тетрадью, перед сном. Казалось, она всё ещё чувствует лёгкий запах мяты, исходивший от него.
Она не знала, что тогда Цзинь Чао просто жевал жвачку. Ей же казалось странным, как человек, целыми днями возящийся с маслом и железом, может пахнуть так чисто. С тех пор мятный аромат стал для неё невыносимым. Стоило ей его уловить, и сердце начинало биться слишком быстро.
Однажды на перемене Пань Кай протянул ей две жвачки. Она машинально сунула одну в рот и через минуту лицо её вспыхнуло. Пань Кай удивился:
— Цзян‑Цзян, ты чего? Не заболела?
Цзян Му раздражённо выплюнула жвачку:
— Всё из‑за твоей жвачки!
Пань Кай недоумённо покрутил коробочку:
— Да вроде свежая, я утром купил.
Всю оставшуюся пару Цзян Му ощущала во рту сладковатый мятный вкус, и образ Цзинь Чао не уходил из головы. Она понимала, что сходит с ума. Она больше не могла смотреть на него как на старшего брата, с которым выросла. Эта мысль пугала и стыдила.
Сань Лай тоже заметил, что она давно не заходила. В пятницу он даже написал ей, приглашая вечером на хотпот. Цзян Му сослалась на дела и отказалась.
Сань Лай нахмурился, пошёл к Цзинь Чао:
— Что ты ей сказал? Девчонка больше не приходит.
Цзинь Чао, затягивая болт, ответил коротко:
— Сказал кое‑что.
Сань Лай бросил ему сигарету:
— Она ведь одна в Тунгане, ей и пойти‑то некуда.
Цзинь Чао взял пачку, вытянул сигарету, но не зажёг. Голос его стал низким:
— Если она начнёт копаться в прошлом, рано или поздно дойдёт и до того, чем я живу сейчас. Она здесь временно. Её нельзя втягивать. К тому же меня часто не будет — начнёт подозревать.
Сань Лай молча прикурил. Цзинь Чао взглянул на него:
— А ты что думаешь?
— А что я могу думать? — лениво усмехнулся тот, выпуская дым.
Цзинь Чао отвёл взгляд. Сань Лай опустил голову и тихо рассмеялся.
Луна поднялась над улицей, зажглись фонари. Ночь обещала быть долгой.
С тех пор как Цзян Му перестала ходить в автосервис, она чаще бывала у Цзинь Цяна. Однажды Чжао Мэйцзюань, вернувшись с рынка, спросила:
— А чего ты больше не ходишь к Цзинь Чао?
Цзян Му смутилась:
— А ты сама думаешь, мне стоит туда ходить?
— Да ты же не встречаешься с ним, — беспечно ответила Чжао Мэйцзюань. — Что тут такого?
Цзян Му не нашлась, что возразить. Она столько сил потратила, стараясь успокоить себя, а одно небрежное слово «встречаешься» снова всё разрушило. В ту ночь она долго ворочалась, пока не спряталась под одеяло, пытаясь уснуть.
Однажды вечером Цзян Му, как обычно, ехала домой на автобусе. Утром Чжао Мэйцзюань говорила, что после ужина поведёт Цзинь Син в баню и спрашивала, пойдёт ли она с ними. Цзян Му отказалась: ей было неловко от самой мысли о людях, спокойно разгуливающих нагими.
Цзинь Цян должен был быть на ночной смене, но, когда она вошла, свет на кухне горел, вытяжка гудела.
— Пап, ты не на работе? — позвала она.
Ответа не последовало. Девушка сняла обувь, положила рюкзак и телефон, шагнула к кухне.
— Пап?
Шум вытяжки стих. В тот миг, когда она собиралась войти, из кухни вышел человек. Цзян Му едва не столкнулась с ним. Подняв глаза, она увидела перед собой Цзинь Чао. От неожиданности она отпрянула, а лицо мгновенно залилось краской.
Он приподнял бровь:
— Что с тобой?
Цзян Му глубоко вдохнула, стараясь говорить ровно:
— Ты… жаришь рис?
— Ага. Принёс лекарство для Син‑Син, рецепт поменяли, а дозвониться не смог.
Цзян Му взглянула на сковороду:
— Они пошли в баню, скоро вернутся.
Она смотрела на рис просто потому, что не могла встретиться с ним взглядом. Раньше им было легко вместе, но теперь, после долгого перерыва, в тесном коридоре, без свидетелей, ей стало неловко.
— Будешь? — спросил он.
Она не успела ответить. Хлопнула входная дверь, вернулись Чжао Мэйцзюань и Цзинь Син.
— Нет, спасибо, — поспешно сказала Цзян Му и ушла к себе.
В комнате она разложила тетради, но вскоре из‑за двери позвали:
— Му‑Му, у тебя телефон звонит!
Она вспомнила, что оставила его у обувницы. На экране — мама, Цзян Инхань.
Мать спросила, как у неё дела, не холодно ли в Тунгане, рассказала, что они с Крисом уже купили билеты и вернутся к Новому году. В трубке слышался голос Криса, а потом ещё какие‑то незнакомые имена. Цзян Му вдруг почувствовала, что мать стала далёкой, будто живёт другой жизнью, и ей там хорошо. Она должна бы радоваться, но в груди защемило.
Пока они говорили, взгляд Цзян Му невольно скользнул в гостиную. Цзинь Чао уже доел рис. Он всегда ел быстро, как будто спешил на перегонки со временем. Она заметила, что он подстригся: короткие, чуть взъерошенные волосы делали его моложе. Несмотря на грязную работу, он всегда выглядел опрятно. Объективно говоря, Цзян Му считала, что Цзинь Чао — самый красивый из всех автомехаников, каких она видела. До приезда в Тунган она бы и не взглянула на таких мужчин, но теперь ей казалось, что в их уверенных движениях есть особая сила. И всё это из‑за того, кто сидел сейчас за столом.
Чжао Мэйцзюань, не разобравшись в рецепте, попросила его переписать. Цзинь Чао взял ручку, и его почерк, как прежде, был чётким и уверенным. Он всегда сам ходил за лекарствами для Цзинь Син — ему было проще, чем родителям. На этот раз пришёл раньше обычного: на следующей неделе собирался уехать и хотел всё уладить заранее.
— Что так рано в этом месяце? — спросила Чжао Мэйцзюань.
— На следующей неделе меня не будет, — ответил он, не поднимая головы.
— Куда?
Он не ответил, только поднял взгляд и встретился глазами с Цзян Му. Девушка замерла, будто снова оказалась в той комнате, где не могла пошевелиться. Она схватила телефон и поспешила к себе.
Когда она позже вышла, его уже не было. На дверной ручке висел пакет. Внутри оказалась большая упаковка вяленой говядины. Цзян Му прижала её к груди и долго не могла успокоиться.
Автор говорит: не каждому дано жить, как хочется, и не каждый может требовать от жизни всё. Но если бы могли, кто бы отказался?
Некоторые назвали Цзинь Чао скрытным или сложным человеком. Жаль. С самого рождения у каждого из нас уже проложены рельсы, и остаётся лишь идти по ним. Кто‑то идёт, используя других как ступени, кто‑то ищет короткий путь, сливаясь с чужой дорогой, а кто‑то, даже оступившись и потеряв всё, снова поднимается и бежит по этой колючей тропе.
Давайте уважать каждую судьбу.
