Слова Сун Ичуня пришлись Доу Цицзюню как нельзя более кстати.
Но он ничем не выдал удовлетворения — лишь холодно сощурился и с насмешкой произнёс:
— Так вот значит, как, господин гун и сам понимает, что разводное письмо должен писать сын, а не отец?
Лицо Сун Ичуня вспыхнуло от стыда.
А Доу Цицзюнь уже продолжал:
— Серебро, как говорится, слепит глаза. Десятки тысяч лянов в приданом — всё это сейчас хранится у вас. Пусть господин гун и господин наследник и вправду равнодушны к богатству, но кто даст гарантию, что кто-то другой не протянет к нему руки?
Он прищурился:
— Да и Шуньтяньфу опечатан. По мне, лучше пригласить кого-нибудь уважаемого из вашего рода — господина или почётную госпожу — чтобы засвидетельствовали. И тут же, при нём, оформить передачу всего приданого. Тогда всё будет по справедливости, и никто потом не скажет, будто что-то утаили.
Значит, и семью Лу хотят вовлечь… — Сун Ичунь на мгновение замешкался, впервые почувствовав нерешительность.
Доу Цицзюнь подлил масла в огонь, с нескрываемым презрением бросил:
— Или, может, господин гун просто положил глаз на серебро из приданого своей невестки?
А потом, не давая опомниться, добавил:
— Наша сесра — не та, кем можно вот так помыкать. Что было сказано в зале — мы закроем глаза, не станем цепляться. Но только за ваши слова — «такую невестку мне и даром не надо» — уж простите, мы не можем оставить четвёртую сестру в вашем доме. Мы обязательно её увезём, хотите вы того или нет!
Он выпрямился и холодно произнёс:
— Так что-либо вы, господин гун, прямо сейчас своей рукой напишете расписку, которую мы отнесём старшему предку, либо пригласите уважаемого старшего, чтобы он выступил посредником и рассудил, по справедливости. В противном случае не пеняйте на нас: мы поднимем это дело до самых Врат Дракона и будем судиться уже у трона!
Десятки тысяч лянов серебра!
Неудивительно, что одних только бухгалтерских сверок хватило на несколько дней…
У Сун Ичуня в груди всё скреблось — то ли от жадности, то ли от ярости. Он и жалел серебро, и мечтал избавиться от Доу Чжао, чтобы разорвать связь Сун Мо с семьёй Доу, ослабить его.
Только спустя некоторое время ему удалось хоть немного успокоиться. Он медленно перевёл дыхание и начал прикидывать — как всё лучше устроить.
Род Доу, разумеется, глаз не спускал не столько с самой барышни Доу, сколько с её приданого. Увезти её обратно — это полдела. Главное — вырвать это приданое из рук дома гуна Ин.
Если дойдёт до разбирательства при дворе… Да что там — стоит только позвать Сун Мо и задать ему один-единственный вопрос, как всё тут же рухнет. Ничего не выйдет. Более того, дело может повернуться так, что барышня Доу не только не удастся выгнать, но и сам Сун Ичунь станет посмешищем всей столицы.
Писать расписку? Об этом и речи быть не может.
Признает ли Сун Мо, что хочет развода, — ещё вопрос. А вот если семья Доу просто свалит всю инициативу на него — мол, это он сам добивается развода, — то получится, что он останется крайним, а все выгоды достанутся Доу Шишу. Подставить себя ради чужой наживы? Да он что, с ума сошёл? Только если его осёл копытом в висок лягнул бы!
Позвать второго дядю, чтобы рассудил по справедливости?.. И это сомнительная идея.
Второй дядя — человек с репутацией редкой прямоты и строгости. Узнав обо всём, наверняка первым делом велит немедленно позвать Сун Мо. А как только Сун Мо явится — считай, дело снова сорвано.
И влево нельзя — и вправо опасно.
Вот уж поистине — ситуация без выхода!
Но если упустить этот момент — второго такого случая уже не будет. Теперь, когда вся эта шумиха поднята, провернуть развод за спиной Сун Мо станет почти невозможным.
Сун Ичунь не сдержался — про себя принялся проклинать Доу Чжао.
Ну надо же! Не могла выбрать другой момент? Обязательно нужно было закатить скандал именно под Новый год!
Вот теперь и получилось — управление опечатано, официальных решений не принять, остаётся только звать кого-то из старших в семью, чтобы выступил свидетелем. А у семьи Сунов и родственников-то — кот наплакал. Кроме семьи Лу, и пригласить-то некого.
Сун Ичунь бросил взгляд на Тао Цичжуна — но и тот теперь сидел в растерянности, не зная, что предложить.
Это был поистине редкий шанс — удар под корень, способ вырвать у Сун Мо опору. Вопрос только в том — кого поставить свидетелем?
Сун Ичунь опустил голову, погрузившись в размышления.
А Доу Цицзюнь и не думал подгонять — вальяжно сидел в кресле, совершенно спокойный, словно заранее знал, чем всё закончится.
И вдруг — дверь распахнулась, и один из мальчиков-служек поспешно вбежал, доложив:
— Прибыла госпожа старшая госпожа Лу, с ней — двое господ из рода Лу и госпожа старшая принцесса Ниндэ!
Сун Ичунь побледнел — словно гром прогремел у него над головой.
Доу Цицзюнь уже улыбался:
— Простите, господин гун. Это я — от вашего имени — пригласил старшую госпожу из рода Лу, а также госпожу старшую принцессу. Я знал, насколько вам трудно будет принять такое решение… вот и решил взять это на себя.
Эти слова ударили Сун Ичуня, как дубина по голове. В ушах зазвенело, в голове — будто гул.
Что там ещё продолжал говорить Доу Цицзюнь — он уже не слышал. Только когда шум в голове немного утих, и он попытался собраться с мыслями, в павильон уже вошли Лу Чэнь и Лу Ши, поддерживая почтенных дам
Доу Цицзюнь поспешил вперёд, поклонился, назвал себя, а затем с выражением искреннего раскаяния сказал:
— Простите, что из-за нашей младшей родни потревожили обеих почтенных дам. Это действительно ни к чему! Но раз уж господин гун настаивает на том, чтобы прогнать нашу четвёртую сестру, то семья Доу не может не вмешаться — как-никак, это дело слишком серьёзное, чтобы замалчивать.
Он говорил с горькой улыбкой, будто бы всё происходящее и самому ему было не в радость.
Старшая госпожа Лу и старшая принцесса Ниндэ были уже в годах — обе женщины давно перешагнули шестидесятилетний рубеж. Семья Доу приходилась им роднёй, а развод — дело важное, не из тех, что можно игнорировать из-за условностей. О приличиях между мужчинами и женщинами в таком случае уже не думали.
Услышав слова Доу Цицзюня, все взгляды семьи Лу обратились на Сун Ичуня.
Он замялся, начал что-то неуверенно мямлить. Признаться, что это он сам добивается развода с барышней Доу — значило бы в глазах всех нарушить принципы долга и морали. Но промолчать — означало просто так отпустить ситуацию и упустить редкий шанс.
И вот это колебание, эта внутренняя борьба — вся она, как на ладони, отразилась в его лице. Для семьи Лу это стало самым ясным подтверждением: Доу Цицзюнь говорил правду.
Старшая госпожа Лу от гнева едва не задохнулась — она подняла руку и прямо ткнула пальцем в Сун Ичуня, строго воскликнув:
— Я-то думала, всё это пустые домыслы! Когда люди из семьи Доу пришли меня звать, я и словом не обмолвилась при своём брате — полагала, не стоит беспокоить родню из-за какой-то чепухи. А теперь вот выясняется, что всё это правда?! Скажи на милость — ты, значит, хочешь прогнать небом посланную тебе невестку? И на каком основании?! Из «семи причин для развода» — скажи, какую именно она нарушила?
Сун Ичунь покраснел до ушей. Напряг шею и с вызовом выдал:
— Она — плетёт сплетни, сеет раздор!
— То есть, по-твоему, если она сказала, что в зале было холодно — это уже считается плетней и раздором? — старшая госпожа Лу шагнула вперёд, не давая Сун Ичуню возможности скрыться от её взгляда. — А вот то, что Цзинь`эр наперекор старшим влезает в разговоры — этого ты будто и не замечаешь? Почему же не наказал? Вместо этого ты ухватился за слова невестки, как за повод — и раздуваешь их до небес. Если уж по-твоему выходит, что за одно замечание о холодном зале можно выгнать невестку, то что тогда — слугам и служанкам тоже нельзя сказать, что чай остыл? А зачем тогда вообще столько прислуги держать? Только потому, что ты боишься, будто у них куска хлеба не будет? Или ты кровь и пот в доме проливаешь ради того, чтобы чужих людей кормить?
