В первый день шестого месяца Цзян Личжу, поддерживая Доу Чжао под руку, отправилась вместе с ней в особняк, где временно жила Цзян Янь.
Цзян Янь была одета в распашное платье из ханчжоуского шелка приглушённого цвета озёрной воды, под которым виднелась ослепительно белая юбка с тонкой вышивкой. Чёрные как смоль волосы были уложены в простой узел и заколоты серебряной шпилькой с цветком сливы — наряд сдержанный и элегантный, словно утренний нарцисс, свежий и тихий. Доу Чжао, взглянув на неё, невольно кивнула про себя с одобрением.
Цзян Личжу же долго не могла прийти в себя. Лишь спустя некоторое время, глядя на девушку, пробормотала:
— Похожа… Точь-в-точь! Совсем как тётушка на портрете, что написали, когда она достигла возраста совершеннолетия… Если бы не было так светло, я бы и впрямь подумала, что она вернулась с того света взглянуть на меня.
Услышав это, сердце Доу Чжао вздрогнуло. Она повернулась к Цзян Янь и мягко сказала:
— Всё-таки ты идёшь к старшим, а наряд у тебя чересчур скромный. Почему бы тебе не надеть ту каменно-синюю с вышитыми розовыми сливами? Она и выглядит наряднее, и больше подойдёт для визита. А потом, вернувшись, сможешь переодеться обратно в эту.
— В такую жару — и надевать каменно-синий? — изумилась Цзян Личжу.
Цзян Янь послушно ответила: — Хорошо, — и, сопровождаемая служанками, пошла в комнату переодеваться.
Доу Чжао тихо сказала Цзян Личжу:
— Помнится, на том портрете твоей тётушки, что висел у нас дома, она была в распашном платье из каменно-синей ткани, расшитом серебристо-белыми цветами сливы.
Цзян Личжу просветлела: — Так вот в чём дело! Значит, невестка всё заранее обдумала?
— Не совсем, — покачала головой Доу Чжао. — Поскольку всем говорили, будто сестра Янь вернулась в дом после вдовства, я приглядела ткань потемнее, чтобы соответствовать случаю. Просто как раз подвернулась подходящая — вот и всё.
— Наверное, это и есть воля небес, — вздохнула Цзян Личжу.
Пока они говорили, Цзян Янь уже вернулась — аккуратно шагала, опираясь на руку служанки. Вид у неё был и впрямь достойный, сдержанный, строгий.
Доу Чжао вдруг вспомнила, что на том самом портрете госпожа Цзян носила у горловины украшение — пышную пионовидную брошь из красного золота, размером с рюмку. Вздохнув, она открыла шкатулку с драгоценностями и достала из неё застёжку в виде цветка османтуса из жёлтого нефрита. Осторожно прикрепила её к платью Цзян Янь, затем окинула взглядом с головы до ног — и только тогда с ней вместе села в повозку.
Всю дорогу Цзян Янь крепко сжимала в руке носовой платок.
А Доу Чжао вела с ней неспешную, мягкую беседу, стараясь успокоить.
Постепенно Цзян Янь начала понемногу расслабляться. Но как только повозка въехала в ворота поместья гуна Ин, она снова напряглась — лицо побледнело, пальцы вновь вжались в платок.
Доу Чжао мягко похлопала её по руке, подала ладонь и помогла ей сойти с повозки.
По особому распоряжению Сун Мо ворота поместья гуна Ин были распахнуты настежь, чтобы торжественно встретить Цзян Янь. По обе стороны от ворот, под резными балдахинами, уже выстроились главные управители, старшие тётушки и служанки — все с важным видом и почтением склонились в приветствии.
Цзян Янь до дрожи испугалась — плечи затряслись, а глаза забегали, точно у напуганного оленёнка. Но, сжав зубы и подавив страх, она выпрямилась и, держась рядом с Доу Чжао, вошла под арку.
Доу Чжао в душе похвалила её — и незаметно подбодрила взглядом.
Цзян Янь слабо, но искренне улыбнулась и последовала за ней в павильон Сяньсянь.
Сегодня у Сун Ичуня и Сун Мо был выходной. С утра Сун Мо поймал Сун Ичуня у себя в покоях, заявив, что им нужно обсудить доходы с полей имения гуна в Дасине. Сун Ичунь, слушая, рассеянно покачивал головой — разговор его мало занимал. И только когда появился Сун Хань, чтобы выразить почтение старшему, он не выдержал:
— Ты, в конце концов, что хочешь сказать?
Сун Мо с улыбкой произнёс:
— Я посмотрел: тот участок, что пожалован мне императором, всего в двух-трёх ли от ваших полей. Отец, а не передадите ли вы мне этот участок целиком? И нам бы проще — не пришлось бы для двух с половиной тысяч му земли держать двух управляющих.
Сун Ичунь от возмущения чуть не подпрыгнул — ногами топать начал.
Императорский надел Сун Мо был всего-то в пятьдесят му, в то время как надел гуна Ин составлял две тысячи двести му и был пожалован ещё при покойном императоре. Если уж и объединять, то логично было бы приписать участок Сун Мо к землям гуна Ин, а не наоборот!
Это же чистое вымогательство! — думал Сун Ичунь. — Он просто хочет оттяпать мои владения!
Лицо его потемнело. Он окликнул Сун Ханя:
— Тяньэнь! Твой брат хочет, чтобы я безвозмездно отдал ему две тысячи двести му в Дасине. Что ты на это скажешь?
Сун Хань смотрел с совершенно искренним недоумением:
— Но ведь владения гуна Ин всё равно однажды перейдут к брату? Разве есть что-то странное в том, что земли в Дасине достанутся ему?
Сун Ичунь чуть со стула не свалился от злости.
Видал он и глупцов, но такой тупости ещё не встречал.
— По законам империи, — процедил Сун Ичунь сквозь зубы, — титул наследуется единолично, а вот имущество — делится поровну.
— О, — протянул Сун Хань, по-прежнему с наивным выражением лица. — Значит, отец хочет разделить поля в Дасине между мной и братом?
Сун Ичунь схватился за грудь, как будто ему не хватало воздуха, — долго не мог вымолвить ни слова.
А Сун Мо между тем с безмятежным видом потягивал чай, лениво наблюдая за сценой.
Сун Хань же, точно щенок, подскочил поближе:
— Братец, этот чай вкусный? Можно и мне попробовать?
— Это чай из покоев отца, — равнодушно ответил Сун Мо и, не отрываясь от чашки, бросил служанке: — Завари и ему такую же.
— Хорошо! — весело согласился Сун Хань, даже не чувствуя, как из него делают посмешище.
Сун Ичунь злобно пробормотал сквозь зубы: — Болван!
И, в раздражении вскочив, направился в сторону кабинета.
Но Сун Мо не дал ему уйти так просто — холодным голосом, без нажима, но так, что в комнате будто стало тише, он сказал:
— Что насчёт полей? Как прикажете? Или мне самому распоряжение отдать?
Сун Ичунь замер. Внутри у него сразу всё закрутилось: что он замышляет?
Этот сын, конечно, толковый, но к деньгам-то он всегда был равнодушен… С чего вдруг теперь заговорил о земельных наделах? — Сун Ичунь чувствовал внутреннее беспокойство. Что это, опять какой-то хитрый замысел?
Он вернулся в приёмный зал и вновь опустился в кресло, стараясь сохранить видимость спокойствия:
— Те земли в Дасине, что пожалованы тебе императором, — это твоя личная собственность. А земли гуна Ин — это общее достояние рода. Их лучше не путать.
Но Сун Мо был непреклонен. Его голос стал напористым, твёрдым:
— А мне вспоминается, как мать говорила, что, когда дедушка скончался, часть общего имущества всё же была выделена отцу в личную долю. Значит, и общее тоже — не столь уж неприкасаемое.
Сун Ичунь так и захлебнулся гневом — горячая волна подступила к груди:
— Я ещё жив! Вот когда я умру — тогда и будешь присваивать себе общее имущество, сколько влезет!
