Все они были в роскошных одеждах, сверкающих при свете фонарей, и, смеясь, перебрасывались колкими фразами — легко, беззаботно, будто весь мир лежал у их ног.
Яркий свет алых фонарей ложился на их лица — в каждом взгляде, в каждом движении чувствовалась уверенность, амбиции, то самое состояние, когда человек знает: он идёт вперёд, и всё получается.
Чэнь Цзя на мгновение задержал взгляд — непроизвольно.
Стражник, сопровождающий его у повозки, тихо заметил:
— Это молодой господин Цзи. Его назначили юши цензором в Ду Ча Юань главной инспекционной палате, ещё до завершения учёбы в Академии Ханьлинь, теперь он ведает делами следствия в тринадцати южных провинциях.
Чэнь Цзя кивнул и опустил полог повозки.
Но в груди что-то болезненно дрогнуло.
Вот у таких, как он, и жизнь другая… — подумал он.
Такие, как Цзи Юн, не унижаются, не выжидают в поклонах. Они идут по прямой дороге: книги, экзамены, титул, назначение — шаг за шагом, как по гладкому мосту.
А мы?..
Мы, даже если прогневаем начальство, не можем позволить себе роскошь бросить печать на стол и уйти. Они — могут. И вернутся домой, в Южные округа, где их по-прежнему будут считать господами. Сядут в тонкую повозку, облекутся в шёлк, будут пировать, играть в вэйци, сочинять стихи… И кто посмеет сказать им хоть слово поперёк?
Вдруг всё внутри стало глухим и утомлённым.
Тело налилось тяжестью, как будто кто-то вытащил из него последние силы.
Даже шаги стали ватными.
Он вышел из повозки, слегка покачиваясь, и медленно направился вглубь двора.
Что ж… пусть с Цзян Янь всё остаётся, как есть.
Он больше не хотел ничего объяснять. Ни оправдываться, ни убеждать кого бы то ни было.
Если Сун Яньтан хочет думать худшее — пусть думает!
Он сделал всё, что мог. И совесть у него — чиста. Ни перед собой, ни перед ней он не виноват. Что Сун Яньтан решит — это уже его дело.
В худшем случае… уеду в родные края, да займусь землёй. Пусть всё катится к чёрту!
Мысленно перед глазами возникли лица тех самых дядек, что когда-то отвернулись от него. Глухая, тупая тяжесть сжала грудь. Внутри всё стало каким-то пустым, онемевшим — как будто не осталось чувств.
В это время Доу Чжао узнала, что Чэнь Цзя прислал человека, прося о встрече с Сун Мо.
Она посмотрела на мужа и спросила:
— Зачем он тебя ищет?
— Дело касается Шао Вэньцзи, — отозвался Сун Мо.
Он тоже был потрясён — сам не ожидал такой развязки. И, не таясь, рассказал Доу Чжао, что Шао Вэньцзи покончил с собой.
Лицо Доу Чжао тут же побледнело.
Она молча указала пальцем в сторону севера — на те пределы, где, как она знала, были корни всех этих интриг.
Сун Мо едва заметно кивнул, шагнул вперёд, обнял её за плечи и с лёгкой улыбкой сказал:
— Не тревожься. Раз уж он хочет говорить, пусть подождёт — пока не закончится дело с пятым дядей. А уж потом… посмотрим, чью сторону он займёт — мою или его.
Если принц Ляо встанет на сторону Сун Мо — значит, ему придётся уговаривать Цзян Босуня уступить. А ведь именно из-за дел принца Ляо тот и поссорился с Сун Мо. Что ж, получив такое отношение, Цзян Босунь не почувствует ли себя униженным?
А если принц Ляо поддержит Цзян Босуня — то какое основание у Сун Мо, в таком случае, идти под его крыло?
Доу Чжао вдруг ясно осознала всю тонкость этого хода. Словно чёрно-белая доска прояснилась перед глазами: каждое движение — с дальним прицелом, каждый выбор — как проверка лояльности.
Она не удержалась — подняла большой палец в знак признания, глядя на мужа с лёгкой улыбкой, в глазах засветилось искреннее восхищение:
— Ты и впрямь умеешь… Это по-настоящему хитроумный ход.
— Просто умею воспользоваться тем, что под рукой, — равнодушно отозвался Сун Мо, но в глазах его всё же мелькнула тихая гордость.
Доу Чжао не удержалась, слегка прикрыла губы ладонью, улыбнувшись. Затем, будто между делом, спросила:
— А Чэнь Цзя… он ведь только по делу Шао Вэньцзи приходил? Больше ничего не говорил?
— Нет, — удивлённо ответил Сун Мо. — А что, он натворил чего?
Пока не стоит ему знать…
Доу Чжао прищурилась и, не меняя тона, улыбнулась:
— Он? Что он может натворить? Так, просто спросила — ни к чему…
Сун Мо, впрочем, не придал её вопросу особого значения. В этот момент как раз вошла кормилица с Юань-ге`эром на руках — и разговор плавно свернул в другую сторону.
А тем временем Чэнь Цзя, не дождавшись от гунского двора ни ответа, ни намёка, начинал тревожиться.
Неужели он неправильно понял?
Неужели… всё пошло совсем не так, как он рассчитывал?
Чтобы хоть как-то прощупать настроение, он велел тётушке Тао Эр отнести в дар поместью гуна корзину праздничных мандаринов фуцзю, которые на днях ему поднесли нижестоящие — сочные, ароматные, с пожеланием благополучия.
Доу Чжао приняла подарок, не проявляя ни особой теплоты, ни холодности — ровно, сдержанно. Лицо у неё осталось невозмутимым.
Чэнь Цзя, немного приободрившись, осторожно спросил Тао Эр:
— А госпожа не говорила ничего?
Та с вежливым поклоном ответила:
— Служанка не смогла с ней поговорить. Госпожа сейчас занята — к ней как раз прибыл её отец, чтобы проститься. Он возвращается в Чжэньдин, и госпожа принимает его.
Отец?.. Возвращается в Чжэньдин? В разгар зимы?..
Чэнь Цзя нахмурился. Что-то в этой ситуации показалось ему странным.
Он быстро навёл справки — и вскоре узнал: Доу Шиюн намерен усыновить наследника.
А вот Мяо Аньсу — в отличие от Чэнь Цзя — не имела такого разветвлённого круга информаторов. Она об этом ничего не знала…
Цзи Хун несколько дней пыталась выяснить, зачем Доу Шиюн возвращается в Чжэньдин, но так ничего и не узнала.
Мяо Аньсу разочарованно вздохнула:
— Ну и пусть… даже если бы я и узнала, какая от этого польза? Всё равно ко мне это не имеет отношения.
Но в душе у неё было неспокойно. Наоборот — тревожно.
«Павильон Ичжи» — точно железный котёл: ни слуха, ни утечки, всё глухо. Что бы я ни хотела узнать — всё будто в камень упирается.
А в павильоне Сяньсянь? Там я только въехала — а уже знала, кто именно у Сун Ичуня служит в комнатах!
Неудивительно, что свёкор проигрывает деверю…
Только по одному этому — он уже уступает.
Она впервые по-настоящему начала тревожиться за будущее: за отношения между Сун Ханем и Сун Мо, за их неравную расстановку сил. Всё яснее становилось — перевес был не в их пользу.
В это время вошла молодая служанка и доложила:
— Госпожа, к вам прибыли двое дядюшек по материнской линии.
Мяо Аньсу опешила:
— Какие ещё дядюшки?..
Молоденькая служанка, бывшая с Мяо Аньсу с самого детства и хорошо знакомая с делами дома Мяо, с улыбкой пояснила:
— Это пятый и шестой дядюшки.
Пятый дядя — её родной брат Мяо Аньпин, а шестой — младший сын дяди, сын старшего брата отца.
— Пригласи их, — спокойно сказала Мяо Аньсу и, переодевшись, направилась в небольшой павильон для приёма гостей.
Мяо Аньпин был одет по последней моде: на нём был расшитый шелковый халат цвета василька, вплетённый узором из пяти летящих летучих мышей, держащих в лапках иероглиф «шоу» — символ долголетия и счастья. На голове у него — золотая шпилька с украшением «ступень за ступенью — к возвышению» символ карьеры и продвижения.
Шестой двоюродный брат выглядел не менее ярко: на нём был темно-красный халат с вышивкой «четыре сезона мира и покоя», в волосах — золотая заколка с узором «изобилие из года в год», с выгравированной парой рыб, символизирующей достаток и продолжение рода.
Оба сияли, точно пара отполированных до блеска золотых фигурок, вызывая легкое слепящее раздражение.
Мяо Аньсу, невольно вспомнив строгие и благородные нефритовые миниатюры в приёмной зале дома Доу, чуть нахмурилась. Контраст был слишком очевиден — и неприятен.
Сохранив внешнее спокойствие, она сдержанно указала на резные кресла у стены:
— Прошу, господа братья, присядьте. Побеседуем.
