Цинъи бросил взгляд на Сусу. Она сохраняла обычное спокойствие. Его же внутри душила необъяснимая досада. В руках даже резные позолоченные палочки казались колючими, хотелось швырнуть их на стол. Она смотрела на него так же безразлично, не удостоив даже коротким вопросом, не смягчив к нему ни словом, ни взглядом.
После ужина Сусу ушла в библиотеку. Она взяла том стихов эпохи Сун, но глаза её скользили по разрозненным строкам:
«Восемь узоров на станке… кто сочинил этот обратный стих?
В ткань вплетается печаль, строка за строкой — без слов, без сил,
не смею вновь вспоминать…
Две цветка, два листа, две ветви…
не смею вновь вспоминать…
Хоть за тысячу золотых купи —
не обернёшься назад».
Давно утерянное мужество сегодня окончательно обернулось в прах. Случайная встреча стала последним подтверждением того, от чего не уйти. Слёзы подступали, но она силой удерживала их. Мелкая пыль, невидимая и униженная, — такова её доля. С какой стати ей требовать ответа? С самого начала всё было ясно. Его влекла лишь красота, и из-за этого случилась та первая жестокая, властная близость.
Она протянула до полуночи и лишь тогда вернулась в комнату. Горела одна ночная лампа, слабый свет очерчивал тень. Сусу осторожно присела на край ложа — и вдруг он рывком сел. Значит, всё это время не спал. На тумбочке стояла чашка чая. Она взяла её в руки, но напиток остыл. Помедлив, Сусу поставила обратно и тихо сказала:
— Я… я принесу горячего.
Голос его прозвучал натянуто:
— Не надо.
Она ощутила усталость, снова присела, сжавшись в себе, как улитка, что ищет убежища в скорлупке. Только у неё и скорлупки не было.
Он пристально всмотрелся и вдруг спросил:
— Почему ты не спрашиваешь?
— О чём? — едва слышно прошептала она.
О чём он хочет, чтобы она спросила? Где он ночует? С кем проводит время? Слухи и пересуды, которые невольно доходили до её слуха?.. Но разве ей ещё осталось чем плакать?
За окном хлестал дождь, гул стоял по всему городу. Даже небо, казалось, было против неё.
Под лампой её силуэт выглядел таким худым, таким хрупким, что в сердце его кольнуло. Почти в забытьи он протянул руку, но она рефлекторно отпрянула. Боль в нём вспыхнула, как масло, пролитое в огонь. Она взрывом поднялась и растеклась, превращая в пепел жалкие остатки чувства.
Он горько усмехнулся:
— Ровно год назад ты велела мне найти ребёнка.
Она расширила глаза. Он сорвал повязку с самой страшной раны, и боль хлынула в нутро свежей кровью.
Он шагнул ближе, в его тёмном взгляде было неотвратимое давление:
— Скажу прямо. Ребёнок умер.
Тело её затряслось. Она из последних сил цеплялась за ледяной узор на резном изголовье. Губы дрожали, но слов не было. А он всё давил:
— Тот ребёнок умер ещё в прошлом году. Ты больше его не увидишь, никогда в своей жизни.
Она судорожно схватилась за ворот, будто только так можно было вдохнуть. На его губах скользнул странный оскал: слёзы, хлынувшие из её глаз, казались ему цветами его победы.
Сил больше не было. Её слёзы текли не из глаз, а словно из сердца сочилась горячая кровь. Подняв голову, она беспомощно вцепилась в его рукав, как в последнюю мольбу, но он смотрел сурово, без жалости, и только гнал её всё дальше в отчаяние.
Её рука наткнулась на холодный фарфор.
Сусу в исступлении схватила его и метнула в него.
Он — дьявол. Он и есть дьявол!
Он резко отклонил голову в сторону, и расписной фарфоровый сосуд с треском разлетелся на мелкие осколки. В тот же миг его ладонь тяжёлым ударом обрушилась на её лицо. Солёно-жгучая боль, словно порыв ветра, мгновенно заполнила всё её сознание. В ушах стоял сплошной звон. Она, ошеломлённая, повалилась на мягкое ложе и, едва дыша, машинально прижала ладонь к щеке, но он тут же схватил её за плечо. Она, пошатнувшись, с болью врезалась прямо в его грудь. Его взгляд был безумным, отчаянным, как у зверя, загнанного к последнему рубежу. Казалось, он хотел лишь одного — чтобы она разделила с ним погибель.
Она походила на птицу, попавшую в клетку, и, обезумев, рвала собственные крылья. Хватала всё, что попадалось под руку, и бросала в него. Лампа глухо грохнулась на пол, погаснув с сухим треском. Она потеряла обувь, поэтому когда наступила босой ногой на осколки разбитого сосуда, острые края рассекли ступню, выплеснув алую кровь, которая молниеносно впиталась в ковёр.
