Встреча у брачного ложа и тут же песня с алыми слезами, ровно и звонко звучащая золотыми нитями.
Когда-то, в сердце обещанное, — уйти вместе под весенним цветением, дать ветру унести нас.
Давно влек меня аромат лотосов, зелень ив, что темнеет вдоль мостовой дороги.
Остановись, не спеши уходить. Легкий туман, тихий дождь. Какое прекрасное место для двоих птиц, что живут в паре.
Наконец наступило утро. Ночной ливень, хлеставший без передышки до рассвета, стихал постепенно, и его последние отзвуки были уже так слабы, что почти не слышались. За окном на краю небесного свода серо-синяя полоса медленно светлела, переходя в приглушённый оттенок синего, и оттуда сочился розовый отблеск. Полнеба вдруг разгорелось безмолвным пожаром зари. Тысячи лучей разлились, словно шёлк и парча, брошенные щедрой рукой. Восходящее солнце казалось едва золотистым, а деревья за окном тесно смыкались, их кроны лежали тяжёлой тенью, похожей на воду. Сквозь листву пробился один тонкий луч, робко, словно неуверенная рука, потянулся в комнату. На высоком столике у окна стоял горшок с орхидеей. Её нежный и прозрачный аромат пронизывал сердце, то исчезая, то вновь возвращаясь.
Я тревожно прижалась к руке матери и спросила:
— А потом?
— Потом? — она снова погрузилась в свои мысли. Свет из окна обрисовал её профиль, и он показался мне словно созданным лёгкой кистью туши: нежный, почти призрачный образ, от которого перехватывало дыхание. Я крепко держала её за руку, боясь, что если отпущу, она снова исчезнет и превратится в тень старого рассказа. На другом конце дивана сидел Чжо Чжэн, его лицо тоже было напряжено. Как и для меня, для него это был первый опыт такой близости с матерью. Мы оба затаили дыхание.
— Потом я долго лежала без сознания, — сказала она. — Врачи уверяли, что я никогда уже не проснусь. Твой отец наконец отчаялся и отпустил меня.
— Он так легко отрёкся от тебя?! — воскликнула я с горечью.
Мать улыбнулась. Её глаза засветились, словно кристаллы, полные тёплой влаги. Когда она смеялась, она была так прекрасна, что это ослепляло. Она тихо произнесла:
— Спустя больше месяца я всё-таки очнулась. И тогда я попросила развода. Твой отец согласился. Госпожа Мужун распорядилась объявить о моей смерти, подарила мне другое имя и отправила меня за границу.
Я подняла лицо к матери, так, как во все времена дети поднимают глаза к своим матерям. На её лице лежал свет спокойствия и прозрачной ясности. Моё сердце наполнилось радостью.
— Мама, ты была права, — сказала я. — Отца невозможно простить. — И добавила: — А ещё, мама, ты ведь не умеешь лгать. Разве может быть, чтобы двоюродные сёстры носили одинаковую фамилию? С тех слов у меня сразу возникло подозрение.
Мать опустила голову, сохраняя привычку не смотреть в глаза. Чжо Чжэн вдруг вспомнил надпись к песне «Девять занавесей» и спросил:
— Мама, а та Фан Мулань?
— Не знаю, — ответила она спокойно. — Как только я уехала за границу, со всеми друзьями связь была прервана.
Тут я снова сообразила:
— Мама, отец ведь не просто так отправил за тобой людей. Он что-то замышляет. Не верь ни его словам, ни обещаниям. Ты теперь свободна. Его имя давно запятнано, он недостоин, и потом, рядом с ним есть та самая «госпожа».
