Динцюань не знал, что возразить, и снова тихо ответил:
— Да.
Император улыбнулся:
— Передо мной наследный принц всё ещё чересчур скован.
Динцюань с усилием улыбнулся и сказал:
— Сын не смеет.
— Не смеешь чего? — переспросил император.
Тогда Динцюань взял полотенце, вытер отцу ноги, помог лечь, и лишь потом опустился на колени у изголовья:
— Сын не смеет рассуждать о том, чего сам не знает, чтобы ненароком не прогневить государя.
Император тяжело вздохнул, постучал пальцами по краю ложа и сказал:
— Встань же, сядь рядом.
Но Динцюань поклонился и ответил:
— Так мне лучше говорить с государем.
Император поднял голову, посмотрел на полог над собой и произнёс:
— Ты ведь уже давно не виделся со своим дядей?
— Лет четыре или пять, — отозвался Динцюань.
— А он всё это время помнит о тебе, думает о твоей судьбе, — сказал государь, взглянув на сына. И после небольшой паузы продолжил: — С тех пор, как твоя супруга скончалась, прошло больше года. Ты уже почти достиг двадцати лет. Без главной жены оставаться, не дело. Не только я тревожусь об этом: твой дядя тоже беспокоится. Он уже дважды подавал прошения, чтобы подобрать тебе новую супругу.
Динцюань слегка улыбнулся:
— Всё это моя вина, сыновнее непочтение, что заставляю государя тревожиться. Но ведь генерал Гу, военный на границе. Вмешиваться в дела внутреннего дворца ему, пожалуй, не подобает.
Император кивнул:
— То, что ты это понимаешь, радует меня. Но ведь ты для него единственный племянник, и потому его забота вполне естественна.
— Я всегда стараюсь помнить о тебе, — сказал император, — чтобы твой дядя не роптал, будто в моём сердце нет места для наследного принца.
Услышав это, Динцюань поспешно отступил назад и пал ниц:
— Если генерал Гу держит такие мысли, я готов здесь же просить у государя прощения за него. А если подобные мысли родятся во мне самом, не смею просить снисхождения, прошу лишь покарать меня по закону.
Император улыбнулся:
— Я ведь лишь обмолвился, зачем же ты так воспринимаешь близко к сердцу? Ступай. Пиши чаще дяде письма: между племянником и дядей не должно возникать холодности.
— Да, — тихо ответил Динцюань.
Он заметил, что лицо государя омрачилось усталостью, и тогда позвал придворных, чтобы уложили его величество. Лишь убедившись, что отец отдыхает, наследный принц вышел.
И только на ветру, когда вечерний холод коснулся его лица, он почувствовал, что нижняя одежда под парчовым одеянием насквозь пропиталась потом.
Вернувшись в Восточный дворец, Динцюань принял из рук евнуха книги. Тот доложил:
— Чиновник, что принёс их, сказал: он главный писарь при ведомстве наставников, фамилия его — Сюй.
Принц бегло пролистал и увидел: это был том «Книги песен[1]». Листы — тонкая белая бумага, переплёт односторонний, страницы склеены краями внутрь и соединены на корешке обложкой. Обычнейшая «бабочка» самый распространённый ныне способ переплёта, без всякой редкости.
— Я ведь несколько дней назад велел им разыскать для меня этот сборник, — сказал он равнодушно. — Что ещё он передал?
Евнух помедлил, припомнил и пересказал слова Сюй Чанпина.
Динцюань кивнул:
— Мне ведомо. Можешь идти.
Когда тот удалился, принц вынул из рукава амулетный мешочек, окинул его взглядом. И вдруг, сжав руку, резко швырнул книгу об пол.
Старинный том, уже разошедшийся по сгибам, не выдержал удара: корешок треснул, и страницы рассыпались по полу, словно белые лепестки.
Услышав шум, евнух поспешил назад. Но Динцюань стоял с хмурым лбом и холодным взглядом, молча, даже не взглянув на него, и с надменным видом прошёл мимо.
Через четыре-пять дней государю стало заметно лучше, и Динцюань подал прошение вернуться в Западный сад. Воспользовавшись случаем выхода из дворца, он прежде всего навестил Сюй Чанпина и расспросил его подробно о произошедшем.
Тот пересказал всё в точности и прибавил:
— Я лишь опасался, как бы с наследным принцем не приключилось беды, потому и осмелился явиться в Восточный дворец.
— Я понимаю твоё усердие, — сказал Динцюань. — Благодарю тебя за это.
Сюй Чанпин поспешно поклонился:
— Не смею принимать благодарности. Но осмелюсь спросить: та госпожа, что приходила в ту ночь… она ведь из ближних к вашему высочеству?
Динцюань улыбнулся:
— Так и есть.
— Эта госпожа, — сказал Сюй Чанпин, — умна, словно лёд и снег, и в трудный час решительна. Лишь благодаря тому не пострадали ваши великие дела.
Принц слегка усмехнулся:
— Да, у неё есть некоторая сметливость.
Заметив тень сомнения на лице чиновника, он сам заговорил:
— У тебя есть слова — не держи в себе, скажи прямо.
Сюй Чанпин колебался, потом сказал:
— Мне не следует преступать меру. Но та госпожа говорила, что в день Пятого праздника ваше высочество приезжал к моему дому с нею, и потому она смогла отыскать дорогу. А ныне всё повторилось…
Динцюань, услышав это, перебил его со смехом:
— Я понял твой намёк. Не тревожься, не твоё это бремя.
Сюй Чанпин склонился с поклоном:
— Стыдно мне.
Вернувшись в Западный сад, Динцюань прежде всего омылся, переоделся и крепко уснул, проспав до самого полудня. Проснувшись, он почувствовал себя необычайно свежим и бодрым.
Абао помогала ему надеть обувь. Вдруг заметила: он смотрит на неё с улыбкой — то ли мягкой, то ли насмешливой. И сердце её сжалось: она уже догадывалась о чём-то.
Когда принц поднялся и встал прямо, Абао склонилась рядом, ожидая распоряжений. И тут услышала его вопрос:
— Пока я был в отлучке… как идёт твоя учёба письму?
— Никак, — тихо ответила она. — Я больше не писала.
Динцюань чуть улыбнулся:
— Почему же? Перестала упражняться… или никогда и не было в том нужды?
Слова звучали мягко, но в них прятался холод. И Абао вздрогнула всем телом, словно её пронзил холодный ветер.
Принц взял в руки лежавший поблизости жезл из хвоста яка[2], обрамлённый черепаховым узором, и медленно прошёл к ней, разглядывая, будто чужую. Потом повернул резную рукоять и слегка коснулся ею сгиба её колена.
Сев спокойно, он произнёс:
— Встань на колени. Его высочество намерен тебя допросить.
[1] Название главы «微君之故» Фраза заимствована из древней «Книги песен» (Ши цзин), из стихотворения «Ши вэй» (Угасает свет). В песне женщина взывает к возлюбленному: «Если бы не ради тебя, зачем бы мне мокнуть в росе? Если бы не ради тебя, зачем бы мне тонуть в грязи?»
[2] Жезл из хвоста яка (麈尾)
Упомянутый в сцене с принцем предмет — традиционный жезл с хвостом яка, символ учёных и мудрецов. Им отгоняли пыль и насекомых, но в дворцовой культуре он нёс также символику власти над словом и молчанием. Использованный принцем в качестве «жезла допроса» он превращается в орудие угрозы.
