Наследный принц и несколько других сыновей государя хранили молчание. Тогда император снова спросил:
— А кто преподнёс этот свиток?
Чэнь Цзинь с улыбкой ответил:
— Наместник Юнчжоу.
Император кивнул:
— Лу Шиюй родом из Юнчжоу. Он всегда был скуп на кисть и чернила; его письма и картины крайне редко попадали во внешний мир. Видимо, в его доме всё же удалось отыскать кое-что.
— Да, — почтительно подтвердил Чэнь Цзинь.
На миг в зале повисла странная, чуть ощутимая тишина. Император сделал вид, что ничего не заметил, и велел аккуратно свернуть свиток.
Чэнь Цзинь, оглянувшись вокруг, поспешил перевести внимание и с улыбкой указал:
— Ваше величество, прошу взглянуть на это.
Император проследил за его рукой и увидел плётку с золотым эфесом: тёмный, как ночь, кончик был сплетён из мягкой, но прочной выделанной кожи. Стоило лишь слегка натянуть и в гибкости ощущалась скрытая крепость. Рукоять из чёрного сандала была инкрустирована золотом и серебром, а на ней высечены четыре печатных иероглифа: «Лянь ма ё синь» — «Добрый конь имеет сердце».
Император невольно кивнул и воскликнул с одобрением:
— В Сычуани испокон веков умеют делать хорошие плётки. И это тому подтверждение.
Император вновь посмотрел на надпись и спросил:
— Эти строки кажутся мне знакомыми… откуда они?
Динкай улыбнулся и ответил:
— Этому нас учил господин Сун. Это Похвала конской плётке[1]. Там сказано так:
«Бамбук драконий вызрел долгие годы,
И переделан искусником в длинную плётку —
Каждый сегмент и глазок — творение природы.
Шар за шаром, словно жемчуг, звёзды, как цепочки.
Меж пальцев гибка, но тверда, словно чистое золото.
Без меры верёвка не пряма, без циркуля круг не будет круглым.
Стоит лишь взмахнуть — звякнет в воздухе.
А добрый конь, что имеет сердце — за день пробежит тысячу ли.».
Император засмеялся:
— Вот что значит годы… и такие строки уже выскользнули из памяти.
Динкай подхватил с улыбкой:
— Ваше величество в самом расцвете лет! Как можно говорить о старости?
Но император покачал головой:
— Когда вы все выросли до таких лет… как же мне не быть старым?
Сказав это, он случайно взглянул на Сяо Динцюаня. Их глаза встретились, и тотчас наследный принц поспешно опустил голову.
В это время Динтан, ведший лёгкую беседу с несколькими ветреным родичами, заметил всё и в душе усмехнулся. Он перевёл разговор и возразил:
— Слишком уж возвышенно и холодно то, что вы называете «музыкой весны и снега»; немногие способны подхватить её. А ведь не видите ли вы? — среди трёхсот песен «Ши цзина[2]» лучшие-то именно в «Го фэне[3]»; они и доныне звучат, слава их тянется сквозь века. Я слышал нынче в столице новые народные песни и в их простоте есть подлинное очарование.
Сяо Динцюань, услышав эти слова, почувствовал, как кровь застыла в жилах; сжал зубы, напрягся изо всех сил, лишь бы не выдать себя движением. Он бросил на Динтана тяжёлый, полный ненависти взгляд. Но тот даже не взглянул на него.
И лишь когда родичи настойчиво попросили, Динтан низким голосом напел:
«Железо плавится — и выходит фенкис.
Золотой колокол звенит над головой,
Бронзовое зеркало отлито.
Прекрасная обернётся – оглянется ли?»
Хотя голос Динтана звучал негромко, в тот же миг во всём зале воцарилась тишина, словно крылом накрыла стаю птиц. Лишь несколько молодых родичей, не поняв смысла, неосторожно воскликнули «хорошо!», но, заметив странные выражения на лицах окружающих, постепенно осознали, что допустили оплошность.
Динтан с улыбкой спросил:
— Ну, каково?
Он окинул взглядом зал: император и наследный принц уже сидели с лицами мрачными, словно железо; в воздухе застыла невыразимая тяжесть. Тогда он осторожно позвал:
— Ваше величество?..
Император сидел неподвижно, без выражения, но Динцюань заметил, как нервно дрогнул его уголок губ. Лишь спустя долгое молчание прозвучал холодный вопрос:
— Где ты услышал эти слова?
Динтан взглянул на него и робко ответил:
— Ныне в столице их все распевают. Слуга лишь слышал краем уха… Ваше величество, разве я сказал что-то не то?
Император не обратил внимания на его оправдания и обернулся к остальным:
— Вы все это слышали?
Родичи переглянулись, кто-то кивнул, кто-то покачал головой. Лишь старый дядя, с самого начала ничего не разобравший, продолжал бубнить, всё спрашивая:
— О чём это говорит его величество?
Сяо Динцюань стоял, сжав кулаки, у колонны. Он смотрел на императора и вана Ци, которые перекликались меж собой, словно в тайном согласии, и не чувствовал уже гнева. Вместо этого в сердце поднималась ледяная пустота, расползавшаяся всё глубже, пока не дошла до самых стоп.
Под ногами — зыбкость, за спиной — пустота. Казалось, он сам растворился меж облаков и вод, а всё земное обернулось дымом и ветром. Лики, голоса, блики света переплелись в зыбкую рябь, как отражение на воде: то проступят ясно, то исчезнут, не ухватить, не удержать.
Лишь дождь за окнами звучал предельно ясно: капля за каплей, ритм за ритмом. Ветер сбивал его наискось и тогда капли ударялись о железных коней, издавая звенящий перезвон; скатывались по белым яшмовым ступеням под навесом и там их шорох превращался в тяжёлое, хмурое потрескивание.
Он слушал этот дождь долго, словно забыв обо всём. И вдруг почувствовал: кто-то тронул его за рукав. Вздрогнув, он поднял голову, совсем близко было лицо Чэнь Цзиня.
Динцюань испытал резкое отвращение, поспешно выдернул рукав.
Чэнь Цзинь развёл руками и тихо сказал:
— Его величество зовёт наследного принца.
— Меня?.. — с недоумением переспросил Динцюань.
— Так и есть, — подтвердил Чэнь Цзинь. — Император спрашивает: знает ли его высочество, откуда пошло это дело?
Динцюань, словно возвращаясь из небытия, наконец поднял голову. Несколько мгновений он смотрел прямо в глаза государю, потом кивнул и ответил:
— Да, я.
Император вспыхнул:
— Ты — что «я»?!
Динцюань чуть улыбнулся и тихо сказал:
— Ваше величество скажет, что это было — значит, так и будет.
В зале прокатилась волна приглушённого шёпота. Император на миг остолбенел, а затем велел:
— Наследный принц устал. Отведите его в боковой зал, пусть отдохнёт.
— Слушаюсь, — ответил Чэнь Цзинь и уже шагнул вперёд, чтобы поддержать. Но Динцюань взмахом руки отстранил его и остался стоять неподвижно.
[1] Это отрывок из поэмы «咏马鞭» («Похвала конской плётке») поэта Гао Ши (唐代 高适) времён династии Тан (VII—VIII века).
[2] «Ши цзин» (Книга песен) — древнейший поэтический свод Китая, созданный в период Западной Чжоу и Спринг-осень (XI–VI вв. до н. э.). Всего собрано 305 песен (поэтому в текстах часто встречается выражение «Поэмы трёхсот»). Эти произведения изначально существовали как народные песни, гимны и оды, а позднее были собраны, отредактированы и включены в канон.
[3] «Го фэн» (Народные напевы) — простые и искренние песни из разных областей Поднебесной. В них отражены жизнь и чувства простых людей: любовь и разлука, труд и тяготы, тоска и радость.
