Старинная бумага была тонка, да и годы сделали её хрупкой, огонь тут же жадно ухватил её.
— Пятый брат, опомнись! Что ты делаешь?! — воскликнул Динтан.
Но Динкай будто и не слышал. Он держал свитки, пока огонь не стал подбираться к его руке, и лишь тогда бросил их на пол. Свитки догорали, и искры, словно бабочки поздней осени, плавно кружились в воздухе, пока не утратили силу и не осели вниз, превращаясь в серую пыль, безжизненный прах.
Динкай, взмахнув полами одежды, пал на колени и сказал:
— Я знаю, что наследный принц подарил мне эти свитки, а месяц назад по его воле мне перепало ещё и половина войска запретной стражи. Второй брат устами молчал, но в сердце наверняка заподозрил, будто я связан с наследным принцем. В последние дни ты всё меньше говоришь со мной, словно уже не считаешь меня родным братом.
Я хоть и молод и многого не понимаю, но различить близость и отчуждение умею. Никогда не осмелился бы совершить хоть малейшую измену по отношению к своей мачехе и к родному брату. Те тысячи воинов запретной стражи я уже в тот день с позволения его величества вернул в управление военному ведомству. Но если и после этого брат относится ко мне так, я и вправду не знаю, как мне быть…
Сказав это, он припал головой к земле.
Динтан, видя его столь усердное унижение, даже остолбенел. Поспешно поднял его и, заметив блеск слёз в его глазах, вздохнул:
— Ты ещё совсем молод, и как же можешь держать в сердце такие путаные мысли? Разве я не вижу сквозь уловки наследного принца? Но у меня не было иного выхода… я лишь не хотел втянуть тебя и навлечь беду. А ты вдруг ухватился за домыслы и укоры… этим ты поистине обидел моё искреннее сердце.
— Эти свитки хранили сотни лет, редчайшая вещь… а ты ведь всегда особенно любил их. К чему же так поступать? — сказал Динтан.
Но Динкай лишь молча плакал, не произнося ни слова. Тогда Динтан тяжело вздохнул и добавил:
— Ладно, скажу тебе, но смотри, не разболтай где попало — навлечёшь беду. Особенно, при его величестве и вблизи трона, ни единого слова!
Динкай кивнул:
— Если второй брат не желает говорить, я и не стану спрашивать. Но всё же прошу: пусть брат различит моё сердце и не думает дурно обо мне.
Динтан снова вздохнул:
— Раз уж ты так сказал… если я совсем скрою от тебя правду, то ещё больше укреплю твоё недоверие.
Динкай поспешно ответил:
— Младший брат никогда не посмел бы так думать! Но ведь даже в простых семьях говорят: на поле битвы братья должны быть плечом к плечу. Я, хоть и глуп и слаб, но, может быть, смогу стать первым воином перед конём старшего брата и послужить хоть малой опорой.
Оба снова уселись. Динтан кивнул:
— Что же ты хочешь узнать?
Динкай спросил:
— Та песня, о которой говорил мне второй брат… почему, едва услышав её, его величество так воспылал гневом?
Динтан огляделся по сторонам и поспешно велел:
— Все — вон.
Когда слуги отошли, Динкай увидел, что брат сам взял кувшин и хотел наполнить чашу; он было подскочил помочь, но Динтан отстранил его руку и налил себе сам.
— То, что ты не знаешь, к лучшему, — сказал он. — Эта песня существовала ещё в первые годы правления покойного императора. Она старше не только тебя и Третьего брата, но даже и меня. И потому её когда-то строго запрещали, так что ныне знают её немногие.
Скажи мне, помнишь ли ты, какой была мать наследного принца, прежняя императрица Гу?
Динкай покачал головой:
— Разве я мог запомнить? Когда она умерла, мне было всего пять или шесть лет. Но если судить по лицу наследного принца и по его дяде Гу Сылиню, должна была быть редкой красавицей.
Динтан кивнул:
— Не просто красавица. Она была сведуща в книгах, искусна в стихах и живописи, из славного рода. Брата её и упоминать не стоит, а отец её, Гу Юйшань, дед наследного принца, пользовался высочайшим доверием покойного государя. Вся их семья сияла неслыханным могуществом и славой. Даже ныне дом Гу считается знатным, но в сравнении с теми временами, это лишь бледная тень.
Динкай сказал:
— Это я тоже слышал… но ведь наследный принц умер ещё до его рождения.
Динтан кивнул:
— В то время почивший наследный принц Гунхуай, наш старший дядя, внезапно заболел и скончался, оставив после себя лишь двух ванфэй. Покойный государь любил его безмерно, потому был в глубокой печали и даже на следующий год переменил девиз правления. У покойного государя было три сына, и вот после смерти старшего осталось только двое: второй дядя — ван Су, и нынешний государь, их матери имели одинаковый ранг, а возрастом они отличались лишь на несколько месяцев.
Динкай положил брату на блюдо стебель зелёного бамбука и сказал:
— Второй брат, не говори только, поешь немного.
А потом добавил:
— Про вана Су я тоже краем уха слышал: будто он был своенравен, а потом покойный государь даровал ему смерть.
Динтан палочками перебрал нарезанный бамбук, выбрал один стебелёк и медленно пожевал, улыбнувшись:
— Верно. Если бы он не умер в узилище, то ни для тебя, ни для меня не нашлось бы нынешнего места. Когда наследный принц Гунхуай скончался, вану Су и нынешнему государю было лишь по семнадцать лет, они были едва старше тебя, да и ни один из них тогда ещё не имел законной супруги. А если бы в тот момент рядом оказался Гу Юйшань, как непоколебимая гора Тайшань… подумай сам, разве всё сложилось бы так же?
Динкай, тихо повторив про себя строки той песни, вдруг понял скрытый смысл. Лицо его побледнело, и он сказал:
— Так вот каково оно… Теперь я понял. Но за что же ван Су был казнён?
Динтан нахмурился:
— Это — такое дело, что, кроме покойного государя, нынешнего и Гу Сылиня, пожалуй, никто в точности не знает.
— И наследный принц тоже не ведает? — удивился Динкай.
Динтан усмехнулся:
— Раз уж это не было делом праведным и открытым, то зачем бы ему рассказывать?
Динкай вздохнул и спросил:
— А семья нашего второго дяди? Почему теперь никого не осталось?
Динтан ответил:
— Когда ван Су погиб, его супруга, узнав о смерти мужа, сама бросилась в колодец. Мать его, наложница Ян, через два года тоже угасла в тоске и болезни во дворце. Остальные разошлись кто куда… Ван Су умер таким молодым, не оставил ни детей, ни наследия. Откуда же теперь взяться его семье?
