Динтан пристально посмотрел на него, долго молчал, а потом с лёгкой улыбкой произнёс:
— Слышал я, что у вас две дочери: старшая уже замужем, а младшая в нежных летах, недавно достигла возраста совершеннолетия и пока ещё пребывает в девичьих покоях. Я давно питаю к ней сердечное расположение и желал бы взять её в жёны в чин побочной супруги… Смею ли спросить: каково будет мнение Министр?
Чжан Лучжэн и подумать не мог, что второй ван вдруг выскажет такое. Он остолбенел, а потом, торопливо замахав руками, пролепетал:
— В–ваше высочество… как это возможно… Я хотел сказать: моя младшая дочь, тщедушна, да ещё и облик её вовсе не примечателен… Как дерзну я помыслить о браке столь ничтожной девицы с отпрыском небесного рода? Я… я ни за что не осмелюсь.
Сяо Динтан заметил его сбивчивую речь и понял: в сердце Чжан Лучжэна уже поселился сильный страх. Он слегка усмехнулся:
— Что же, почтенный Министр полагает, будто я не достоин стать вашим зятем?
Чжан Лучжэн перевёл дыхание и с трудом произнёс, со вздохом:
— Второй наследный сын да не шутите так… я и помыслить не смею.
Тогда Динтан посерьёзнел, глаза его засияли холодным светом:
— Это не шутка. Я пришёл с искренним намерением. Если Министру трудно решить сразу, я не стану торопить. Можете обдумать неспешно, ведь речь идёт о судьбе вашей дочери.
Чжан Лучжэн лишь горько улыбнулся и склонил голову:
— Благодарю ваше высочевто за столь милостивое снисхождение.
Динтан улыбнулся:
— О браке поговорим позже. Раз уж я пришёл к вам, позволю себе заодно спросить ещё о некоторых вещах.
Чжан Лучжэн с колебанием ответил:
— Ваше высочество, прошу говорить.
Динтан сказал:
— В последнее время государственные дела сильно тяготят меня. Но, думаю, в сердце Министра всё давно ясно, и мне незачем многословить. Сегодня генерал Гу хоу Удэ уже подал его величеству челобитную. Министру, верно, известно об этом?
Чжан Лучжэн промолчал. Динтан снова усмехнулся:
— Достаточно лишь сказать «знаю» или «не знаю», что тут трудного? Раз вы храните молчание, я сочту, будто вы в курсе.
Чжан Лучжэн, видя, что тот не отступится, нехотя произнёс:
— Да, известно.
Динтан кивнул:
— А знаете ли вы, о чём именно идёт речь в его челобитной?
Чжан Лучжэн ответил:
— Донесение генерала прямо вручается государю. Даже первый министр Хэ, быть может, его не видел. Откуда мне знать его содержание?
Динтан рассмеялся и вдруг прямо сказал:
— В том прошении он сам просит снять с себя доспехи и оставить службу.
Слова прозвучали обрушившимся камнем. В комнате находились лишь они двое, и Чжан Лучжэн не мог даже сделать вид, будто не слышал. Он лишь стиснул губы и молча сидел, не решаясь проронить ни звука.
Динтан взглянул на него и с усмешкой сказал:
— Значит, с этой минуты во всей Поднебесной, кроме государя, генерала и меня, лишь вы, Министр, посвящены в это.
Губы Чжан Лучжэна дрогнули, но слов он так и не произнёс. Динтан заметил это и продолжил, с лёгким смехом:
— Министр, полагаю, теперь думает: знает ли Восточный дворец об этом?
Мысли Чжан Лучжэна снова оказались выведены на свет, он лишь невнятно пробормотал, не находя ответа.
Динтан продолжил:
— Знает ли Восточный дворец, этого я и сам сказать не могу. Но вот в чём я уверен: ответа государя он точно не ведает. А вы, Министр, знаете ли, каково решение его величества?
С каждым словом сердце Чжан Лучжэна сжималось сильнее, он только и думал, как бы ускользнуть от этого разговора. Всё тело его охватила тревога, а слов он подобрать не мог. И тут раздался ровный голос Динтана:
— Государь склонен дать согласие. Завтра на утреннем собрании выйдет соответствующий указ.
Услышав это, Чжан Лучжэн подскочил с кресла, воскликнув:
— Что?!
Лишь после того понял, как неприлично выдал своё волнение. Он бросил взгляд на вана Ци, а тот, весӣ в улыбке, смотрел прямо на него. Лицо Динтана, совсем не похожее на черты наследного принца, в тот миг странным образом отразило черты самого государя… И Чжан Лучжэн невольно содрогнулся, будто холодный ток пробежал по его спине.
Динтан долго и молча вглядывался в Чжан Лучжэна, а потом сказал:
— Значит, Министр и вправду ничего не знал… Тогда выходит, я оказался чересчур словоохотлив. Но вот теперь вы в курсе. Скажите, кому захотите поведать об этом? Восточному дворцу? Или в поместье хоу Удэ, генералу Гу?
Он на миг прервался и, слегка прищурившись, продолжил:
— Однако с Восточным дворцом вам уже не суждено встретиться. Вечером государь пригласил наследного принца к себе во дворец. Если желаете лицезреть его, то приходите завтра на собрание. Что касается генерала Гу, то он всё равно узнает об этом утром. Стоит ли беспокоиться по этому поводу?
Лицо Чжан Лучжэна побледнело до смертельной серости. Он дрожал, долго не мог вымолвить ни слова, наконец выдавил:
— Ваше высочество… что означают эти речи?
Динтан рассмеялся, но смех его был мягким и холодным:
— Ничего особенного. Лишь хотел заранее предупредить вас о завтрашнем заседании двора. Министр ведь уже более двадцати лет служит государству, верен и осторожен, умен и рассудителен, опора Поднебесной. После смерти Ли Бочжоу пост главного секретаря по праву должен был достаться вам… Но вы его так и не заняли. Мне и впрямь жаль за вас.
— Ах да, — продолжал Динтан, по-прежнему мягко улыбаясь, — позвольте мне обратиться к вам, о мудрый министр, и попросить вас помочь мне в оценке текущей ситуации. Если завтра, на собрании вельмож, государь обнародует указ, то последует ли генерал Гу его приказу?
Чжан Лучжэн лишь онемел, язык заплетался:
— Это…лишь смиренный подданный ……
Динтан рассмеялся негромко:
— В сердце своём вы ответ знаете, и не нужно произносить его вслух. Но на один вопрос вы всё же должны мне ответить. Генерал, завершив славные подвиги и имя своё прославив, если сложит оружие и вернётся в поле и рощи, разве это не будет прекрасной повестью для потомков? Его прозвали «Пан Ань в седле» … Так пусть же, спешившись, он станет рыбаком на широкой реке, или журавлём, что в облаках играет на пяти струнной цитре.
Но вот он уйдёт удить рыбу и перебирать струны… А Восточный дворец? Пойдёт ли следом за ним, или нет?..
Чжан Лучжэн не выдержал более: лицо его изменилось, он резко поднялся и указал рукой на дверь:
— Господин говорит слова мятежные, недостойные подданного! Я не смею более слушать. Простите мою грубость, провожу вас. Ваше высочество, прошу!
Но Динтан не разгневался; напротив, улыбка его стала ещё мягче:
— Недаром я только что хвалил Министра за прямоту и вижу, это чистая правда. Но позвольте хотя бы дослушать до конца, а уж потом гнать меня вон. В сердце вашем живёт ясное различие добра и зла, закона и беспорядка. Если я по неосторожности обмолвился словами, что могут показаться дерзкими, так разве не легче счесть их осенним ветром, пронёсшимся мимо ушей? Зачем же гневаться?
