Когда наследный принц удалился, толпа чиновников наконец рассеялась. Все взгляды обратились к Чжан Лучжэну, который шёл через строй, низко опустив голову. И на него падали разные, самые разные взгляды — то настороженные, то осуждающие, то полные тайного расчёта.
И вдруг из людской гущи раздался тихий, но отчётливый шёпот:
— Подлец…
Чжан Лучжэн не обернулся. Лишь ещё ниже склонил голову и продолжил путь.
Ван Ци, заметив это, едва заметно усмехнулся. Сложив руки за спиной, он вышел вперёд. Тут же несколько чиновников, смекнув, кто теперь держит силу, поспешили приветствовать его с улыбкой:
— Второй наследник!
Ван Ци лишь с лёгкой улыбкой кивнул им в ответ и, не задерживаясь, прошёл сквозь ряды, прямо и уверенно, не обращая внимания на людские взгляды.
Чэнь Цзинь, исполняя волю государя, дождался, пока все чиновники разошлись, и лишь тогда повёл Гу Сылиня к боковому покою зала Цинъюань – дянь, в императорский кабинет.
Император уже сменил парадные одежды на повседневные. Ждал внутри. Увидев входящего, поспешил велеть:
— Му-чжи, с больной ногой не стоит становиться на колени.
Но Гу Сылинь всё же поклонился со всем положенным ритуалом. Когда он поднимался, видна была его немалая тяжесть, и государь сам шагнул вперёд, поддержал его. Посадив его, указал на его правое колено и спросил:
— Этот недуг, Му-чжи, ведь ещё с тех пор, как в первые годы правления покойного государя ты воевал на Цзицзяо, остался?
Гу Сылинь коснулся колена, улыбнулся:
— Ваше величество и о таких мелочах помните.
Император засмеялся:
— Разве кто этого не знает! Когда генерал Гу шёл в атаку, в колено тебе вонзилась стрела с волчьими зубьями, а ты прямо на коне вырвал её из раны и, не спеша, погнал коня дальше и сразил голову вражеского вождя. Вмиг в трёх войсках прославилось. С тех пор прозвище «Пан Ань на коне» тебе уже никто не припоминал.
Гу Сылинь с улыбкой сказал:
— Тогда я был слишком молод и заносчив, не ведал страха. Даже эту стрелу не счёл серьёзной бедой, кое-как перевязал рану, увидел, что заживает, и забыл. Но в последние годы, как только переменится погода, боль становится невыносимой, шаги даются с трудом. И вот тогда я жалею, что в молодости не лечил рану как следует, теперь в старости и осталась такая болезнь.
Император, слушая его, тоже вздохнул:
— Верно… уж более двадцати лет минуло. Вспомнишь: когда мы с тобой носились по предместьям столицы, скакали верхом в горы Наньшань, бывало, всю ночь не возвращались… Тогда мы оба были черноволосыми, румяными юношами. А ныне уж с пращой и луком ходят наши внуки, с псами гоняют зайцев дети наших детей. Ускользает время, и как же нам, отцам и дедам, не вздыхать о том, что старость уже близка?
Гу Сылинь вспомнил клятвы, что они когда-то давали друг другу на горах Наньшань, и сердце его сжалось. Он встал из-за сиденья, пал на колени и сказал:
— Ваше величество, наследный принц утратил добродетель, совершил тяжкое преступление. Я прошу позволения принести за него покаяние перед лицом государя.
Император увидел, что он всё же коснулся этого дела, тяжело вздохнул и сам хотел поднять его:
— Му-чжи, зачем же так? Встань и говори.
Но Гу Сылинь не встал. Со слезами на глазах продолжал:
— Если всё, что сказал сегодня на совете министр Чжан, правда, я не смею оправдывать наследного принца, не осмелюсь мешать вашему величеству вершить закон страны и рода. Но умоляю: вспомните, он ещё молод, мог оступиться, ошибиться, наставьте его, и пусть это станет уроком.
Вспомните… что императрица Сяоцзин оставила после себя лишь эту каплю крови. Если я не сумею защитить его, то с каким лицом мне явиться к ней в девяти источниках? Ваше величество, хотя бы ради памяти покойной императрицы, прошу вас смягчить приговор и пощадить его в этот раз!
Сказав это, Гу Сылинь снова и снова бил челом. Император пытался поднять его, но безуспешно и в конце концов лишь позволил ему склоняться, не мешая. Лишь когда генерал наконец остановился, государь заговорил:
— Му-чжи, мой гнев в этот раз вызван не только тем постыдным делом, но ещё и тем, что он совсем не ведает меры. Даже слова своей матери осмелился извратить и использовать попусту. Ты ведь не был на августовском пиру. А если бы увидел его тогдашний вид, подумай, будь на его месте Гу Фэнин, что бы ты сделал?
Гу Сылинь, плача, ответил:
— Наследный принц уже вырос, и возле него, разумеется, сбираются льстецы и низкие люди. Кто-то, несомненно, вложил ему в уста эти безумные слова. Если бы я знал, лучше умер бы, но не позволил бы такому случиться.
Наследный принц не понимает всей тяжести сказанного. Как бы он ни был помрачен, но уж о том, чтобы оскорбить память отца и матери, он ни за что бы не дерзнул. Если же окажется, что он ясно осознавал смысл своих слов и всё же так поступил, как бы вы, государь, ни решили его наказать, я не скажу в его защиту ни единого слова.
Император долго, молча вглядывался в него и лишь потом сказал:
— Верю твоим словам. Дело Ли Бочжоу… в душе я ведь всегда знал правду.
Гу Сылинь склонил голову:
— Что в этом мире может укрыться от всевидящего взора святого государя?
Император слегка улыбнулся:
— Ах, я тоже всего лишь человек, с обыкновенными глазами из плоти, как же мне разглядеть всё до конца? Не буду скрывать: когда в прошлый раз я наказал его, то сделал это именно затем, чтобы напомнить о деле Ли Бочжоу. Я ведь знал о нём. Не хотел пустить всё на самотёк, чтобы он распоясался до такой степени, что уж невозможно будет остановить, и люди станут укорять меня: «не наставил, а сразу казнил».
Гу Сылинь, ударив челом, сказал:
— Подданный заменит наследника в благодарности за милость и попечение вашего величества.
Император нахмурился:
— Ты пока не спеши благодарить. Сегодня на совете это дело вновь подняли при всех, и даже предъявили его собственное письмо — железное доказательство. А он сам стоял с таким упрямым, безжизненным лицом… Как мне было бы оставить его без кары? Придётся заточить его на несколько дней, велеть людям тщательно расследовать, а там посмотрим. Иначе как я предстану перед страной и народом? Думаю, наследному принцу пора получить хороший урок.
