Динцюань горько усмехнулся:
— Великие слова, генерал! Разве не ясно вам самому, кто мог быть столь дерзок? Говоря такие речи, не страшитесь ли, что это, уже преступное превышение пред государем? Хотя… может, вам и не страшно. А мне одному только и остаётся — излишне тревожиться.
Гу Сылинь хотел что-то ответить, но заметил, как племянник невольно потянул рукавом прикрыть кандалы на руках. И тогда, хотя сердце его было твёрже камня, он не сдержался: пал на колени и сквозь слёзы произнёс:
— Ваше высочество, вы претерпели унижение… вина моя непростительна, даже смерть не искупит её.
Динцюань долго смотрел на него, потом покачал головой и с улыбкой сказал:
— Дядя… ведь вы с самого начала знали, что в деле Праздника Середины осени государь был в неведении, так ли?
Гу Сылинь ударился лбом о пол:
— Виновен я, достойный смерти.
Динцюань, глядя на него, ощутил, как сердце его похолодело окончательно. И продолжил:
— Ван Шэнь знал с самого начала. Чжан Лучжэн тоже знал. Боюсь, и на пиру в ту ночь все дяди по клану были в курсе. И только от меня одного вы всё это скрыли.
Гу Сылинь не смел поднять головы:
— Мы все достойны смерти… Но всё, что мы делали, было ради вашего высочества. Молю вас, рассудите справедливо.
Динцюань усмехнулся:
— Верно… вы все, из доброго усердия, ради меня. Но в итоге злое имя остаётся за мной. В летописях, когда их будут писать потомки, кто задумается, как они изобразят меня?
Гу Сылинь поднял глаза и спросил:
— Ваше высочество… отчего вы так говорите?
Динцюань произнёс твёрдо:
— Господин Гу, теперь уже незачем скрывать от меня. Если бы ваши приготовления в Чанчжоу не были доведены до совершенства, без единой бреши, разве решились бы вы на такое, находясь за тысячу ли отсюда? Но скажу вам: государь уже издал указ, и брат мой по матери возвращается туда.
Гу Сылинь остолбенел, долго молчал и только потом выговорил:
— Как… государь узнал?
Динцюань холодно ответил:
— Я сам всё понял… и сам сказал государю. Вы можете не заботиться о мнимой славе, а я забочусь. Скажите прямо, генерал: в битве при реке Лин — вы ведь скрыли от двора истинное положение? Есть ли ещё остатки вражеских войск, которые вы по оплошности не добили, и теперь они ждут, чтобы, едва над Чанчжоу сменится знамя, воспользоваться смутой и ударить на город?
Такого тона от наследного принца Гу Сылинь никогда не слыхивал. Он оцепенел, лишь с трудом вымолвив:
— Ваше высочество…
Но Динцюань продолжил, холодно и ясно:
— Я думаю так: Ли Минъань не сможет сдвинуть ни одного вашего воина. Возможно, он даже погибнет за стенами города, и тогда вина за падение Чанчжоу естественно ляжет на него. И даже сам государь не сможет сказать иначе. Тогда вся Поднебесная ясно увидит силу, что стоит за вами, генерал Гу. Государю не останется ничего иного, как вновь послать вас в Чанчжоу и тогда Чанчжоу всё ещё будет вашей крепостью.
— А с другой стороны, — голос его стал ещё горче, — Чжан Лучжэн вновь изменит показания: мол, это ван Ци внушил ему возвести вину на меня. Государь ради спокойствия державы вынужден будет расправиться с ваном, а вместе с тем и дело Ли Бочжоу окажется похороненным. Никто уже не посмеет больше вспоминать о нём.
— Дядя… вы шаг за шагом выстроили для меня всё безупречно, не оставив ни щели. Разве мне не следует благодарить вас?
Сказав это, Динцюань поднялся, сделал движение, будто хочет пасть ниц.
Гу Сылинь в ужасе на коленях подполз к нему и схватил его за ноги:
— Ваше высочество! Да ведь это всё равно что приговорить меня к смерти!
От боли перед глазами у Динцюаня всё поплыло, но он заставил себя выпрямиться и сказал:
— Господин Гу… в частном я ваш племянник. Видеть, как дядя стоит передо мной на коленях, нестерпимо. Но в порядке государственном я всё же ваш владыка. И если подданный оступается, то и государь несёт вину.
Гу Сылинь не находил слов, как оправдаться. Лишь повторял:
— Ваше высочество, все тяжкие грехи пусть падут на меня одного. Прошу вас, присядьте, не терзайте тело своё.
Он помог ему вновь устроиться на сиденье, велел принести воды, приготовить отвар. Динцюань смотрел на его измождённое лицо, и сердце сжималось так, что не находилось слов.
Лишь спустя долгое молчание он спросил:
— Дядя… скажи мне: отчего ты с самого начала знал, что, то дело никак не могло быть волей государя?
Тот опустил голову, слова застряли у него в горле.
Динцюань снова заговорил:
— Сегодня государь спросил меня: знаю ли я, сколько у меня родных братьев по матери. Дядя… ведь ты понимаешь, что значат такие слова? Вы все что-то скрываете от меня… это связано с матерью?
Гу Сылинь с ужасом поднял глаза:
— Государь… сам сказал тебе такое?
— Сказал, — кивнул Динцюань.
После этих слов зал погрузился в неловкую, тягостную тишину.
