Янь Дун вместе с людьми из Комитета по кризисам прибыл на равнину в самом сердце Тихого океана, чтобы увидеть падение первых ледяных метеоров.
Когда‑то здесь простиралось морское дно, а теперь вся равнина белела, ослепительно отражая солнце. Без тёмных очков невозможно было открыть глаза. Но этот белый простор не напомнил Янь Дуну снежные поля его северо‑восточной родины: здесь царил адский зной, воздух у земли раскалился почти до пятидесяти градусов. Жаркий ветер поднимал облака соляной пыли, и она больно хлестала по лицу.
Вдали стоял стотысячитонный танкер; гигантский корпус его накренился, вонзившись в землю, а многометровые винты и руль покрылись толстыми корками соли. Ещё дальше тянулись белые горы, невиданные прежде человеком подводные хребты. В сознании Янь Дуна вспыхнули строки:
Море — суша для кораблей,
ночь — дневной свет любви.
Он горько усмехнулся. Даже пережив катастрофу, он не смог избавиться от привычки мыслить, как художник.
Раздался радостный крик. Янь Дун поднял голову и посмотрел туда, куда указывали люди. В серебристом ледяном кольце, пересекавшем небо, вспыхнула красная точка. Она вырвалась из кольца, разрослась в огненный шар, за которым тянулся белый след, струя водяного пара. След становился всё длиннее и гуще, белизна его — всё ярче. Вскоре шар распался на десятки кусков, и каждый вновь дробился, оставляя за собой тонкие светящиеся хвосты. Полнеба заполнилось белыми струями, словно гигантская рождественская ель, на концах ветвей которой горели крошечные лампы.
Появлялись новые метеоры. До земли докатился гулкий сверхзвуковой удар, похожий на весенний гром. Старые следы постепенно таяли, но на их месте возникали новые, и вскоре всё небо оплела сложная белая сеть. Теперь триллионы тонн воды вновь принадлежали Земле.
Большинство ледяных тел испарилось в воздухе, но один крупный обломок рухнул на поверхность, примерно в сорока километрах от Янь Дуна. Равнина содрогнулась от чудовищного взрыва, между дальними горами поднялось белое грибовидное облако, упирающееся в небо. Огромная масса пара сверкнула под солнцем и, растекаясь по ветру, превратилась в первую облачную полосу.
Постепенно облаков становилось всё больше. Впервые за пять лет они заслонили палящее солнце и сомкнулись над всей равниной. Янь Дун ощутил прохладу, проникавшую прямо в сердце.
Потом тучи потемнели, налились тяжестью, в их глубине сверкали красноватые отблески, то ли молнии, то ли свет новых падающих метеоров.
Пошёл дождь. Ливень, какого не бывало даже тогда, когда существовало море. Люди кричали и бежали под потоками воды, чувствуя, будто их души растворяются в этом дожде. Но вскоре всем пришлось укрыться в машинах и вертолётах: дышать под открытым небом стало невозможно.
Дождь лил до самого заката. Когда он стих, на равнине появилось множество луж, и в просветах между тучами закатное солнце зажгло в них золотые отблески — словно земля открыла тысячи новых глаз.
Янь Дун вместе с другими подошёл к ближайшей луже, ступая по вязкой соляной жиже. Он зачерпнул пригоршню воды, тяжёлой, насыщенной солью, плеснул себе на лицо и, чувствуя, как она смешивается со слезами, прошептал:
— Море… наше море…
