Столько лет минуло. И милость, и вражда давно исчезли. Но стоит в полночь очнуться от сна, услышать, как в темноте кричит ворон у переправы, как дождь и ветер бьют по вечернему мосту, и вновь вспоминается, что Поднебесная подобна сну, как и ты.
Пролог.
После того как они спустились со скалы, прошло уже немало времени. Чэнь Ломо всё это время жила с Сяо Юем в уединённом доме в горной долине, где он поправлял здоровье.
Чжун Линь, хоть и стала главой секты Линби, во многом оставалась неопытной. Остальные тоже по старой привычке, столкнувшись с трудностями или неразрешимыми делами, приходили советоваться с ней. Только звали они её теперь не «главой секты», а просто «учительницей», ведь большинство из них и впрямь были её учениками.
А раз есть учительница, то, при встрече с Сяо Юем они, естественно, кланялись и говорили: «Учительница, здравствуйте, а это, значит, наша ши-нян, супруга учителя».
Когда это обращение стало звучать слишком часто, бывший император Жуй-цзун начал чувствовать неловкость. Однажды он осторожно намекнул об этом Чэнь Ломо. Та сперва не собиралась вмешиваться, но, видя, как он смущён, всё же спросила учеников, почему они зовут его ши-нян.
Простодушная и прямолинейная Чжун Линь удивлённо распахнула глаза:
— А разве нельзя? Учительница ведь не собирается лишать ши-нян законного звания?
Спрятавшийся за занавесью бывший император едва не поперхнулся кровью. И выплеснуть нельзя, и проглотить невозможно.
Для У Ушуй, хранительницы секты, женщины весёлой и дерзкой, не слишком почтительной к старшим, всё это выглядело просто. Она расхохоталась:
— Учительница, вы ведь прячете у себя такого красавца, как же нам не звать его ши-нян? Звать шигуном — дедушкой по учительской линии — было бы куда страннее!
Сказав это, она ещё и бросила лукавый взгляд за занавесь:
— Учительница, вы бы хоть иногда выводили ши-нян на прогулку. Такая редкая красота, и всё время взаперти, не жалко ли? Хоть господин Сяо и ушёл, но ши-нян ведь тоже истинное совершенство.
И правда, в Линби всегда питали слабость к красоте рода Сяо. Когда-то, при Сяо Хуане, ученицы чуть ли не выстраивались в очередь, чтобы взглянуть на него.
А теперь Сяо Юй, переживший разрыв сердечной жилы и чудом вернувшийся с порога смерти, сильно исхудал. Он больше не носил маску, и открывшееся лицо оказалось поразительно схожим с лицом Сяо Хуаня. Вернее, Сяо Хуань был похож на него. Исчезла прежняя надменность Гуй Учана, осталась лишь хрупкая, почти болезненная красота. Он ходил по двору в белых одеждах, с распущенными волосами, и серебристые пряди у висков придавали ему ещё большую утончённость.
По словам У Ушуй, это была «нежная немощь, что тронет любого». Не назвать его ши-нян было бы просто мучительно.
Выслушав учеников, Чэнь Ломо только развела руками:
— Все они мои дети, избалованные свободой, что уж с них взять.
И впрямь избалованные, ведь главный зал секты назывался «Зал беззакония и безнебесности».
Но Сяо Юй, болезненно восприимчивый и склонный к размышлениям, решил, что Чэнь Ломо нарочно позволяет ученикам насмехаться над ним. Он улыбнулся с показной мягкостью, хотя в груди уже поднималась горячая волна, и в голосе прозвучала металлическая нота:
— Что ж… значит, ничего не поделаешь.
Чэнь Ломо, считая себя терпеливым наставником, не видела причины укорять учеников за безобидное обращение. Она спокойно кивнула:
— Да, видимо, так.
Сяо Юй опустил ресницы и заставил себя улыбнуться, хотя его лицо побледнело ещё сильнее:
— Тебе, Можэнь, и правда приходится со мной хлопотать.
Она не уловила скрытого смысла и ответила коротко:
— Пустяки.
Их разговор был окончен.
Так шли их тихие дни. Вскоре настал особый праздник. Не государственный, а только в Линби его отмечали. Праздновали запуском фейерверков.
Чэнь Ломо ради этого выбралась в главный зал, а когда стемнело и начались огни, позволила себе несколько чаш вина. Из-за этого задержалась и вернулась в долину уже поздно.
Сяо Юй к тому времени поужинал и выпил лекарство. Увидев её, он спросил с лёгким недоумением:
— Что за праздник сегодня? Я о нём не слышал.
Если бы он не спросил, всё бы обошлось. Но вопрос этот задел её больное место. Лицо Чэнь Ломо сразу потемнело. Этот день был для неё раной, и если от других она могла принять расспросы спокойно, то от него никогда.
Она холодно усмехнулась, голос стал острым, как прежде, когда они были врагами:
— Это не праздник. Просто день поминовения той, кого давно забыл Его Величество. Настоящий день смерти.
Сказав это, она отвернулась и ушла в покои, чтобы смыть вино и раздражение.
Когда она вышла, он всё ещё сидел на стуле во дворе. Он то ли не мог, то ли не хотел подняться. Лицо его было белее снега, пальцы прижаты к груди.
Чэнь Ломо невольно подумала с досадой: «Некогда неуязвимый человек, а теперь и слова не выдерживает, чуть что, и прижимает сердце. И ведь именно он не желает, чтобы его звали ши-нян!
Но, ворча про себя, она всё же подошла и обняла его за плечи. Он тихо кашлянул, поднял глаза и с усилием улыбнулся:
— Не тревожься, я в порядке. Иди, отдохни.
Однако слова эти были против истины. Едва он договорил, губы побелели, и он, сжав их, отвернулся, выплюнув на землю тёмную кровь.
Чэнь Ломо испугалась, схватила его за запястье, проверила пульс, и сердце у неё сжалось.
Его сердечная жила, некогда разорванная и с трудом соединённая в водах у подножия Скал Заката, была слабее, чем у Сяо Хуаня, у которого она хотя бы не прерывалась. Всё это время он не подвергался нагрузкам, принимал лекарства, и должно было становиться лучше. Но теперь внутреннее дыхание было спутано, а сердечная нить была на грани разрыва.
