В тот день Синь Мэй так и не удалось принять ванну. Лу Цяньцяо запер её в Гуйхуатине1, и они весь полдень просидели напротив друг друга, исподлобья переглядываясь.
— Ну и что ты намерен делать? — Синь Мэй устало подперла подбородок рукой. — Держать меня прикованной к себе до самой смерти?
Лу Цяньцяо медленно перебирал в ладони безликий пёстрый нефрит. Лишь после долгого молчания он заговорил:
— Осталось три месяца. Всё это время я обязан оберегать целостность императорской усыпальницы. Когда срок пройдёт, если я всё ещё буду жив, отпущу тебя на свободу.
— А если не будешь? — Синь Мэй в ужасе распахнула глаза. — Тогда я останусь прикованной здесь и умру от голода?
Он не ответил. Взгляд его, полный тяжёлых дум, по-прежнему был прикован к камню в руке.
Вдруг девушке вспомнился разговор в трактире. Фу Цзююнь обмолвился, что половина рода призрачных воинов умирает, едва перешагнув двадцать пятый рубеж. Подробностей она не знала, но раз господин Мэйшань сказал, что Лу Цяньцяо принадлежит к их племени, значит… ещё три месяца, и ему исполнится двадцать пять. Значит, он должен умереть?
Синь Мэй растерянно почесала голову, подбирая слова:
— Ну… знаешь, небо никогда не оставляет человека без дороги. Не стоит предаваться унынию. Смерть ведь не одинакова: у кого-то она легка, словно пыль на ветру, а у кого-то тяжела, как горная гряда. Твоя задача — сделать так, чтобы твой уход имел вес…
Пальцы Лу Цяньцяо невольно замерли. Он поднял глаза и спросил:
— Ты пытаешься меня утешить?
— Конечно! Конечно! — горячо закивала она. — Вдруг в твой двадцать пятый день рождения ты просто проспишь ночь, и ничего не случится! Не накручивай себя!
Эти слова хоть немного походили на утешение.
Лу Цяньцяо поднялся, подошёл к окну и распахнул створки. В комнату ворвался гулкий звон барабанов и свирелей: у пруда возвели сцену для кукольного представления. Похоже, новая пьеса господина Чжао должна была состояться именно этим вечером. Толпа демонов, усевшихся по берегам, галдела во весь голос: кто-то щёлкал семечки, кто-то показывал пальцем на сцену — все веселились беззаботно.
— Кукольный театр? — Синь Мэй тоже подскочила к окну, глаза её засветились. — Я ни разу такого не видела!
Пьесы господина Чжао всегда славились душераздирающей тональностью: не успевала половина действия пройти, как зрительный зал уже заливался рыданиями.
В это время Гого притаился у окна Гуйхуатина и спорил со Сы Ланем:
— Спорим, наш кровожадный Чжао опять применит старый приём: убьёт главного героя, родителей и друзей. Если я прав, ты, брат Сы Лань, отдаёшь мне деньги.
Тот недовольно скривился, но всё-таки отсчитал ему ожерелье монет. Ведь Чжао клятвенно уверял, что новая пьеса будет совсем иной, а в итоге снова взялся за избитые трюки. Впредь его россказням верить было нельзя.
К тому же для постановки использовались двенадцать кукол, созданных самим генералом в минуты досуга. Если такие громы и молнии обрушатся на сцену, не приведёт ли это генерала в ярость?
Сы Лань украдкой обернулся и увидел, что генерал стоит у окна. На его лице — спокойствие, за которым угадывались лёгкая обречённость и капля растерянности. Он смотрел вниз на Синь Мэй, захлёбывающуюся слезами.
— О… как трогательно… как величественно…
Она прижимала к лицу платок, уже насквозь мокрый, и слёзы продолжали стекать по нему каплями. Лу Цяньцяо колебался, но всё же вынул из рукава свой собственный платок и протянул ей.
— Неужели это и вправду так прекрасно? — неуверенно спросил он.
Синь Мэй шумно высморкалась в протянутый кусок ткани:
— Великолепно! Я никогда не видела столь трогательной пьесы! А куклы… они будто живые и восхитительные!
Говорят, все двенадцать сделаны руками самого генерала. Ну что ж, у этой девочки действительно есть вкус.
— Вот как, — лицо Лу Цяньцяо заметно смягчилось. — Завтра вечером снова будет кукольное представление, и те же самые куклы выйдут на сцену.
Сы Лань в ужасе втянул голову в плечи и с силой ударил себя по щеке. Нет, всё, что он только что видел, было наверняка наваждением… Да, именно так, чистым наваждением.
Глаза Синь Мэй, распухшие от слёз и покрасневшие, словно у испуганного кролика, с надеждой устремились на Лу Цяньцяо:
— Можно мне попросить у господина Чжао автограф? И у того мастера, который делал кукол.
Лу Цяньцяо никогда ещё не находил её кроличьи глаза такими трогательными и милыми. Он слегка кашлянул, и путы, связывавшие девушку, сами собой ослабли на несколько дюймов. Держа её за руку, он повёл её наружу искать господина Чжао, чтобы взять подпись.
- Гуйхуатин (归花厅, guīhuā tīng) — «Зал Цветов, что возвращаются». ↩︎
