У клана призрачных воинов существовал обычай: на свадьбу новобрачным дарили пурпурные рисовые колобки. Потому-то с утра у их дверей и скопилось столько бамбуковых трубочек. Это были подарки от младших духов.
Синь Мэй положила один себе в рот, пожевала, сморщилась и нехотя кивнула:
— В целом… можно есть, но рис сварен недостаточно мягко.
«Она ведь точно нарочно! — мысленно вскричал Сы Лань. — Среди всех трубочек выбрала именно мою!»
В этот момент снаружи раздался оживлённый голос Чжао Гуаньжэня:
— Ай да запах! Сы Лань, что ты сегодня готовишь?
Он вошёл, и, завидев Синь Мэй за столом с рисовыми колобками, расплылся в довольной улыбке. Быстро приблизившись, он принялся с любопытством разглядывать её и, посмеиваясь, воскликнул:
— Молодая госпожа сегодня прямо преобразилась! Кожа свежая и нежная, щёки румяные. Всё заслуга генерала — знает, как ублажить женщину!
— Правда? — Синь Мэй невольно коснулась лица. Ей самой перемен было не заметно.
— Конечно, конечно! — поспешно подтвердил он и, хитро прищурившись, достал из широкого рукава ещё одну бамбуковую трубку. — Держите. Но запомните: эти колобки непременно оставьте для генерала. Как съест — сами поймёте, в чём польза.
— Какая ещё польза? — спросила она, заглядывая внутрь. Вид колобков был такой неприличный, что трудно было представить их как свадебный дар.
— Э-э… попробуете — узнаете. Другим я бы такое не рассказал. Ну, и как вы собираетесь меня отблагодарить?
Синь Мэй с сияющей улыбкой поставила перед ним полную миску супа из утиной крови и выбрала для него трубку с аккуратно вылепленными «лотосами» из риса:
— Господин Чжао, угощайтесь, ешьте побольше.
Он, довольный, опустил глаза к миске, но, лишь пригубив, боковым зрением заметил, что в кухню входит Лу Цяньцяо. И тогда, смекнув, что пора убираться, он поспешно выскользнул за дверь, прихватив за собой всё ещё мечущегося Сы Ланя.
— Синь Мэй.
Лу Цяньцяо остановился на пороге и тихо позвал её. Когда он проснулся, сразу потянулся обнять жену, что должна была лежать рядом. Ощутив пустоту, генерал вдруг остро понял, какое это чувство — «тоска заброшенной женщины».
Она радостно откликнулась и подбежала, на лице её сияла беззаботная улыбка. Волосы её были уложены в причёску незамужней девушки, а тонкие пряди у лба то поднимались на ветру, то мягко опадали обратно.
После брачной ночи, едва рассвет забрезжил за окнами и он увидел её улыбку, в его груди разлилось ощущение давно утраченного, но родного тепла.
Он смущённо кашлянул, отвёл взгляд и неловко пробормотал:
— Ты… как себя чувствуешь?
В подобных делах он не имел опыта. Женское тело оказалось куда более хрупким, чем он воображал… А когда, проснувшись, заметил на постели кровь, Лу Цяньцяо в растерянности вытащил из сундука целую горсть обезболивающих и заживляющих снадобий, ломая голову над тем, нужно ли ей чем-то обработать рану.
— Я в полном порядке! — прозвучал её бодрый ответ.
На самом деле он и не ждал, что она проснётся без сил, будет хныкать и искать у него защиты, но то, что она словно ни в чём не бывало весело суетилась и даже с утра пораньше сварила суп из утиной крови, выводило его из равновесия ещё сильнее.
«Может, всё же стоит внимательно изучить ту книгу “Сборник прелестей орхидей и мускуса”»? — с досадой подумал Лу Цяньцяо.
Тонкая рука осторожно потянула его за рукав. Он опустил глаза и встретился с её блестящими чёрными глазами, в которых светилась выжидательная надежда.
— Вкусно?
Он моментально вспыхнул. Что именно она имела в виду под «вкусно»? Впрочем… да, всё действительно оказалось очень вкусным.
— Суп не слишком пресный? — спросила она, с лёгкой тревогой заглядывая ему в лицо.
Лу Цяньцяо пришёл в себя, опустил голову и пригубил. В бульоне явственно ощущалась лёгкая пряность сычуаньского перца: щекочущее онемение языка и деликатный аромат. Да, кулинарное мастерство у неё было несомненно превосходным.
— Вкусно, — он улыбнулся и крепко сжал её ладонь. — Ты так рано встала только ради супа?
Синь Мэй кивнула:
— Отец говорил, это называется «встать поутру и, омыв руки, сварить похлёбку»1. Но я, правда, руки не мыла. Это ведь не страшно?
Ему до глубины души понравилась её серьёзность. Он осушил до дна всю миску, и тут она подвинула к нему бамбуковую трубку с откровенно непристойного вида колобками из пурпурного риса и продолжала с ожиданием глядеть на него:
— Вот, попробуй ещё это.
Слишком знакомые колобки…
Лу Цяньцяо долго вертел один из них в пальцах, разглядывая со всех сторон, и, подняв глаза на жену, наконец с сомнением спросил:
— Кто тебе их принёс?
— Господин Чжао.
Она и впрямь собиралась угостить его теми самыми подозрительными колобками… Значит, намёк ясен… И он погрузился в мучительные раздумья.
— Лу Цяньцяо, — она мягко прижалась к нему и положила голову на плечо, — после завтрака можно ещё немного поспать?
— Устала?
— Угу, — она зевнула. — Я вовсе не ложилась, всё ждала, когда рассветёт, чтобы заняться похлёбкой.
Он обнял её за плечи, другой рукой подхватил под колени и легко прижал к себе. Она уютно свернулась клубочком у него на груди, а он нежно гладил её волосы и тихо приговаривал:
— Спи сейчас же.
— Но ведь посуда…
— Спи. Я буду держать тебя так всегда.
Синь Мэй быстро уснула, а потому не узнала, что в тот день господин Чжао мучился на постели, ослабевший от бесконечной боли в животе. И уж точно она не видела, как госпожа Инлянь, лёжа в своём пруду, заливалась злорадным смехом. Её колобки в виде лотоса выглядели самыми красивыми, и она была уверена, что соперница непременно их попробует. Так, в отместку за то, что та завладела мужчиной, которого Инлянь тайно любила много лет, новоиспечённой супруге пришлось провести первый день замужества с больным желудком.
Да, весёлый, счастливый день свадьбы прошёл на удивление тихо и… по-своему мирно.
- «Встать поутру и, омыв руки, сварить похлёбку» (洗手作羹汤, xǐ shǒu zuò gēng tāng) — древний образный обычай, означающий заботу жены о муже. ↩︎
