Она обошла окрестности, ища колесницу, но без толку. Синь Мэй уже собиралась достать из-за пазухи бумажный талисман, в котором жила Цю Юэ, чтобы вызвать её, как вдруг над головой раздалось мелодичное пение птицы. В следующий миг монах плавно опустился с небес, развевая одеждой, и весело улыбнулся:
— Прости, сегодня немного задержался. К счастью, ты не успела уйти.
Синь Мэй вынула из большой коробки пять маленьких пирожных:
— Держи, одно тебе. С Новым годом. Остальные четыре отнеси, пожалуйста, в Синь Се Чжуан.
У монаха заблестели глаза, и он расплылся в улыбке:
— Огромное спасибо, что вспомнила обо мне. Но если я отправлюсь в Синь Се Чжуан с лакомством, кто же тогда отвезёт тебя в Чангэн?
— Тогда так, — рассудила Синь Мэй. — Я пока поеду на Цю Юэ, а ты потом догонишь меня.
«Вот оно что! Всё-таки я для неё — и кучер, и слуга в придачу!» — с горечью подумал монах, чувствуя, как снова заныло сердце.
— Эй, лже-монах, сегодня у тебя случилось что-то хорошее? — с прищуром спросила Синь Мэй, заметив его странное оживление.
Тот улыбнулся ещё раз, но в глазах мелькнула тень:
— Почему ты так решила?
— Просто ты выглядишь необычайно довольным.
Он всегда был насмешливым и балагурным, но сегодня это было другое. В его взгляде сияло что-то искреннее, исходящее из глубины души.
Монах только качнул головой и, поставив коробки в повозку, ответил:
— Долго ждал, и вот наконец не зря. Для меня это большое счастье. А уж сбудется ли оно — зависит от воли неба.
Любопытство кольнуло её, но он тут же отрезал:
— Я хоть и монах, но тоже мужчина. А мужские тайны женщинам не рассказывают.
С этими словами он вскочил в колесницу и свистнул, и птица цзилэ взмыла в небо.
— Лети тогда вперёд, я догоню, — крикнула ему вслед Синь Мэй.
И правда, какой он загадочный!
Она уселась на спину Цю Юэ и похлопала её по голове:
— Вперёд, милая Цю Юэ, к Чангэну.
В первый день нового года крестьяне, что обычно поднимали бунты, даже не появлялись. Видно, все справляли праздник. Суровый Чангэн впервые за долгое время дышал теплом: солдаты следовали традициям своих земель — кто-то лепил пельмени, кто-то варил «восемь сокровищ»1, и аромат праздничных блюд перебивал застарелый дух крови и дыма.
Лу Цяньцяо сидел в главном шатре, склонившись над картой. Рядом с ним стояла коробка с «восемью сокровищами» и корзинка с пельменями, поднесённые солдатами.
Он зачерпнул ложкой пёструю кашу и попробовал. Слишком сладко.
Откусил один пельмень. Слишком пресно.
Лу Цяньцяо редко ощущал подобное волнение. Подняв голову, он взглянул на солнце: до заката оставалось ещё час или два, и лишь тогда Синь Мэй должна была прийти. Он держал желудок пустым, хотя рядом стояла еда, но не мог заставить себя прикоснуться к ней, ведь она пообещала, что сегодня приготовит для него сама.
Кажется… уже целую вечность он не пробовал её кулинарии.
Теперь он впервые понял, что значит тоска по прошлому. Ему хотелось лишь одного — чтобы солнце поскорее скатилось к горизонту. Он жаждал увидеть её, приблизить встречу, попробовать перескочить через пропасть и встать рядом, дотронуться до её щёки.
Тьма в его сердце давно угасла. То жгучее желание убивать испарилось, а давняя боль в груди, что время от времени отзывалась тупым эхом, уже давно не мучила его.
Без неё застава Чангэн казалась чёрно-белой, и запах крови не будоражил кровь. Он хотел совсем иного — вновь вдохнуть её аромат, ощутить её близость.
Обнять её… это казалось воспоминанием из прошлой жизни.
Он отложил карту и взял в руки куклу небесной девы. Лу Цяньцяо то поправлял на ней рукава, то приглаживал волосы, то снова доставал нож, чтобы выровнять шероховатости и обновить истёртые места.
И тут за пределами шатра раздались встревоженные крики солдат, а следом полог резко взметнулся, и внутрь вошёл Ли Минь, от которого тянуло ледяным холодом.
— Генерал! О-он самовольно ворвался… — пробормотал, запинаясь, страж у входа.
— Ничего, уходи, — спокойно сказал Лу Цяньцяо, откладывая куклу и вставая.
Ли Минь подошёл ближе, и, когда увидел его глаза — один чёрный, другой алый, — в его лице смешались радость и смятение. Он сложил руки и почтительно склонился:
— Молодой господин! Вы, как и следовало, унаследовали благородную кровь госпожи!
Лу Цяньцяо даже не взглянул на него. Его голос оставался холодным и ровным:
— Зачем ты пришёл?
— Госпожа давно всё знает. Но так как в последнее время род Юху часто провоцирует нас, она не смела покидать земли клана. Сегодня же выдалась возможность — она ждёт вас на вершине горы Ли, в десяти ли отсюда.
— Я не вернусь в клан, — отрезал он.
Ли Минь и бровью не повёл:
— Госпожа велела передать, что она была бы рада увидеть вас таким, каким вы есть — сохранившим рассудок, способным не поднять руку на возлюбленную. Если у вас это не выйдет, она готова сама избавить вас от подобных терзаний.
Он резко повернулся. Ледяные глаза, как тонкий клинок, встретили взгляд Ли Миня, и тот, съёжившись от страха, невольно сделал шаг назад и опустил голову.
— Она убила отца, а теперь хочет использовать Синь Мэй, чтобы давить на меня? — Лу Цяньцяо протянул руку, поднял с ложа чёрный кнут и, не оборачиваясь, вышел из шатра. — Я встречусь с ней. Но если не хочешь умереть, лучше не следуй за мной.
Эти мать и сын… всё же обречены сойтись в смертельной схватке?
Ли Минь молча смотрел ему вслед, затем тяжело вздохнул и тоже вышел. Он не решился идти той же дорогой и отступил в сторону, остановившись на восточном склоне, чтобы ждать исхода.
- «Восемь сокровищ» (八宝饭, bābǎo fàn) — праздничное блюдо из сладкого клейкого риса с сухофруктами и орехами. ↩︎
