Она действительно пошла вниз, двинулась по Сычуаньской улице и с трудом нашла ещё открытый продовольственный магазин. Девушка взяла немного печенья и конфет, прямо у стеклянной двери вскрыла пакет и съела половину. Рот сразу пересох.
Снаружи солнце палило ещё беспощаднее, и непонятный гул звенел в ушах, будто наваждение.
Вернувшись к дому, она подождала немного, но, не увидев Шэна, решилась подняться сама.
На шестом этаже двери кабинетов стояли настежь. По коридору бесконечным потоком шли люди: одни с кипами бумаг, другие за абаком, чётки костяшек сыпались как дождь; телефоны звенели не смолкая. Кто-то с кружкой в руке, не отрываясь от бумаг, едва не врезался в неё, пробормотал извинение и исчез за дверью.
В этом кипении каждый был до самозабвения занят своим делом, и только Цзун Ин ощущала себя чужой. Она устроилась на скамье в конце коридора и неторопливо съела одну за другой несколько конфет.
Шэн Цинжан появился лишь к пяти часам.
Она поднялась, встретила его взгляд и, не говоря ни слова, протянула ему ещё одну конфету:
— Господин Шэн, у вас, наверное, совсем низкий сахар.
Он взял её, но, не задерживаясь, быстро отвернулся:
— До темноты нужно успеть ещё кое-куда. Пойдёмте.
Они снова спустились вниз, поймали машину и отправились дальше.
Теперь путь лежал не в Международный сеттльмент, а в Маленький Токио. По дороге попадались женщины в кимоно, ведущие за руки детей и тащившие узлы. Казалось, и они готовились к бегству.
Наконец автомобиль остановился у скромного двухэтажного дома, фасад которого явно давно не видел ремонта.
На пороге показался пожилой слуга. Увидев Шэн Цинжана, он склонился и сказал:
— Господин вернулся.
— Дядя Сю, вещи собраны? — спросил Шэн Цинжан.
Дядя Сю, старый слуга, тяжело покачал головой:
— Господин ни за что не соглашается уезжать.
Они втроём вошли в дом. В гостиной, окна которой выходили на юг, стояла оп**мная лежанка. На ней, вытянувшись в длиннополой мантии, лежал мужчина и курил. Окна были наглухо закрыты, и воздух в комнате был едким, спертым, словно пропитанным разложением.
Вдруг тело на лежанке содрогнулось от приступа сильного кашля, и гнетущая тишина лопнула, как натянутая струна.
Дядя Сю нахмурился, склонился вперёд и сказал:
— Молодой господин вернулся.
Но тот и ухом не повёл. Лишь спустя долгое молчание он осипшим и злым голосом, словно рвущим грудь, прорычал:
— Зачем он пришёл?! Хочет тащить меня в сеттльмент или в Гонконг?! Я никуда не поеду, слышите?! Куда бы то ни было! Скажите ему «Проваливай!».
Шэн Цинжан стоял неподвижно, как камень, долго, молча, словно его обожгли, и не произнёс ни слова.
В сизом дыму решётчатые окна дробили закатный свет на неровные полосы, прямо как его собственное детство, разорванное и исковерканное. Мать — без имени и статуса. Родился — сразу отдали в дом дяди, где детей не было. Дядя и тётка опьянялись оп**мом, проматывали всё имущество. Когда были дозы — били его. Когда доз не хватало — били. Когда проигрывали в карты — снова били. Маленький, слабый, у него не оставалось даже сил искать путь к бегству.
Пот струился по его лбу, ладони становились всё холоднее, веки тянулись вниз. Он резко моргнул, будто вынырнул из липкой трясины, и вышел наружу. Дядя Сю последовал за ним.
Шэн достал плотный конверт и протянул слуге:
— Здесь билеты, деньги и пропуск.
Старик принял его обеими руками, крепко сжал и, опустив голову, пробормотал:
— В нынешнем его состоянии, боюсь, всё ваши старания пойдут прахом… Но я ещё попробую уговорить.
Сумерки сгущались. Шэн не ответил, вернулся в машину и долго сидел неподвижно. Шофёр, наконец, осторожно спросил, куда ехать, но тот так и не отозвался.
Цзун Ин наклонилась вперёд:
— Господин Шэн, если других дел нет, может, вернёмся в квартиру?
Он словно очнулся и тихо сказал:
— Простите… Тогда поехали обратно.
Мотор заурчал. Небо и улицы постепенно сливались в единую темноту. Зажглись редкие фонари, прохожих становилось всё меньше. Дорога к дому № 699 походила на возвращение корабля в порт: долгий путь, но конец пути всегда там, где ждёт пристанище.
Цзун Ин, прислонившись к стеклу, медленно выдохнула, с облегчением отпуская напряжение. Повернув голову, она заметила его профиль: плотно сжатые губы, опущенные веки, бледное, уставшее лицо.
Когда они снова миновали Сычуаньскую улицу, в темноте горели окна здания, где размещался Комитет по переносу заводов.
И вдруг она сама не поняла, как вырвалось:
— Почему?
Он открыл глаза:
— Что, госпожа Цзун?
Она посмотрела на него, скрытого в тени:
— Почему вы берётесь за то, что изначально неблагодарно и бесполезно?
Шэн тоже увидел огни той самой конторы. Он долго молчал, а затем хрипловато и медленно произнёс:
— Китайская промышленность — словно росток под снегом, от природы хрупкий. В одном лишь Шанхае пять тысяч фабрик. Если они погибнут в войне или попадут к врагу — это будет удар, от которого отрасль не оправится. А без промышленности любая война обречена на поражение.
Цзун Ин промолчала и лишь нащупала в кармане пачку сигарет.
И тут он вдруг сказал:
— Госпожа Цзун… Не стесняйтесь меня.
Она колебалась, потом всё же достала пачку, вынула чёрную сигарету с тонкой золотой окантовкой и надписью Black Devil, чиркнула спичкой и затянулась. Сладковатый, мягкий и вязкий дым стлался в темноте.
— Тогда скажите, — нахмурившись, спросила она, — чем я могу быть вам полезна?
Он явно не ожидал этих слов.
— Госпожа Цзун, это не ваш век, и я не хочу, чтобы вы рисковали. — Его голос был похож на вздох. — Вы ведь знаете, завтра в Шанхае мира больше не будет.
