Ночью в лагере гремели песни, плясали факелы. Шэнь Ю стоял в центре, рассказывая забавные истории, и смех не смолкал. Цинь Шиюэ и Вэй Юнь сидели рядом, без всяких чинов и званий, словно вернулись в юность — один юный офицер, другой его соратник. Они пили из простых чаш и слушали рассказы.
— Он всегда был таким болтуном? — спросил Вэй Юнь, глядя на Цинь Шиюэ.
— Многословен, — коротко ответил тот.
Вэй Юнь рассмеялся, поднял взгляд к небу:
— Юйшуй взят, значит, и Цинчжоу недалеко. Когда там всё уляжется, Куньян, Цинчжоу, Лочжоу и Цюнчжоу объединятся. Чжао Юэ падёт, и Яньчжоу больше не станет угрозой.
— Верно, — вздохнул Цинь Шиюэ. — Смерть Чжао Юэ принесёт покой Поднебесной.
— А потом, — Вэй Юнь повернулся к нему, — что ты сделаешь, Шиюэ?
Тот промолчал. Вэй Юнь знал его молчаливость и продолжил:
— В детстве я думал: быть хорошим воином и достаточно. Потом понял, нужно быть не только воином, но и властителем. Лишь держа судьбу в своих руках, можно получить желаемое.
Цинь Шиюэ отпил вина:
— Чего бы ни пожелал седьмой господин, я добуду это для него.
Вэй Юнь улыбнулся и хлопнул его по плечу:
— Не говори так. Ты сам уже великий полководец.
Цинь Шиюэ замер с чашей в руке. Вэй Юнь, сияя, добавил:
— Когда всё закончится, я представлю тебя к награде и пошлю свататься к Вэй Цинпин. Как тебе?
Цинь Шиюэ оцепенел, а Вэй Юнь громко рассмеялся:
— Что, смутился?
Цинь Шиюэ растерялся, не зная, что ответить. Вэй Юнь отвернулся, глядя, как Шэнь Ю, опьянев, поёт на языке Бэйди. Ту песню он уже слышал когда-то, в северных степях, когда был тяжело ранен. Тогда Чу Юй ухаживала за ним, несла его на спине через пустыню, по зыбкому песку.
— Когда всё закончится, — тихо сказал он, и в голосе звучала нежность, — я сам пойду свататься к ней. По всем правилам, три свата, шесть даров, чтобы вернуть её домой, как подобает…
Он не успел договорить, как к нему подбежал запыхавшийся солдат, весь в грязи. Вэй Юнь нахмурился. Солдат пал на колени:
— Ван‑е, Байлин… войска Чжао напали внезапно!
— А Цзючэн?! — Вэй Юнь вскочил. — Цзючэн пал?!
— Нет, — солдат покачал головой. — Войска Чжао обошли Цзючэн, штурмовали Байлин полдня и ушли.
Все переглянулись. Даже при численном перевесе взять Байлин за полдня было невозможно. Шэнь Ю шагнул вперёд:
— Что с Байлином?
— Город цел, — выдохнул солдат. Все облегчённо вздохнули, кроме Вэй Юня — его сердце сжалось дурным предчувствием. Солдат продолжил:
— Старшая госпожа добровольно пошла в плен. Её увели люди Чжао.
В лагере повисла тишина. Все знали, в войске Вэй только одна женщина могла быть названа старшей госпожой.
Лицо Вэй Юня побледнело. Цинь Шиюэ нахмурился:
— Только её одну?
Если бы речь шла лишь о Чу Юй, заложница не имела бы веса. Солдат замялся, потом сказал:
— Госпожа… беременна. Говорят… это…
Он взглянул на Вэй Юня и, запинаясь, добавил:
— Говорят, это дитя вана… старший сын…
Наступила мёртвая тишина. Все смотрели на Вэй Юня. Шэнь Ю неловко усмехнулся:
— Умна госпожа, придумала хороший обман, иначе старая госпожа…
— Это мой ребёнок, — вдруг произнёс Вэй Юнь.
Смех Шэнь Ю оборвался. Вэй Юнь стоял, бледный, дрожащий, словно человек, собранный из осколков, готовый рассыпаться. Он сжал кулаки, заставляя себя говорить:
— Почему… она была в Байлине?
Но, задав вопрос, он уже знал ответ.
С её характером, узнав о беременности, она непременно сказала бы ему. Но на поле боя она не смогла найти его и потому поехала в Байлин. А там, столкнувшись с бедой, не могла остаться в стороне.
Глаза его налились кровью. Мысли путались, но он твердил себе: нельзя терять голову. Чу Юй и ребёнок в руках Чжао Юэ. Надо держаться, чтобы вернуть их живыми.
Цинь Шиюэ, заметив, как тот пошатнулся, тихо поддержал его:
— Ван‑е, шицзы ждёт, когда вы спасёте его мать.
Да, нужно сохранять хладнокровие.
Опираясь на руку Цинь Шиюэ, Вэй Юнь выпрямился, закрыл глаза, собирая остатки сил, и наконец произнёс:
— Где Гу Чушэн?
Цюаньюн лежал недалеко от Юйшуй, всего в дневном переходе. После того как бедствия утихли, земля начала оживать.
Вэй Цинпин и Гу Чушэн, проведя два месяца в непрерывных поездках по пострадавшим местам, наконец позволили себе передышку.
В ту ночь шёл весенний дождь. Гу Чушэн спал тревожно и видел сон о юности, когда служил уездным чиновником в Куньяне. Дом был ветхий, и дождь пробивался сквозь крышу. Чу Юй ставила под протечки деревянный таз, и капли барабанили по нему, как по барабану. Он ворочался, не в силах уснуть, пока не почувствовал, как тёплая ладонь закрыла ему уши.
— Завтра тебе рано в управление, — сказала она, сидя рядом, с сияющей улыбкой. — Я посплю утром, а ты ночью. Я побуду на страже, ладно?
Юный Гу Чушэн был почти сокрушён этой внезапной теплотой и, чтобы не утонуть в ней, холодно ответил:
— Не люблю тебя. Напрасно стараешься.
— Ничего, — засмеялась она, — ты не любишь, а я всё равно побуду рядом. Гу Чушэн, — добавила она весело, — я буду хранить тебя всю жизнь. Когда надоест — уйду. Не бойся, мне радостно, что я тебя люблю.
Он не ответил, лежал спиной к ней, но во сне ему хотелось обернуться. Только он боялся, стоит повернуться, и сон рассеется.
Дождь барабанил всё громче, переходя из сна в явь. Когда он проснулся, солнце уже взошло. Надев одежду, он взял книги и пошёл в деревню преподавать.
Пока Вэй Цинпин принимала больных, он открыл частную школу и учил детей.
— Небо и земля — начало времён, холод сменяет жар, осень — жатва, зима — покой… — звучали детские голоса, и с ними поднималось солнце.
В этот миг из Юйшуй прибыл всадник, промокший до нитки. Он остановился у ворот, и всё стихло. Гу Чушэн обернулся и увидел молодого человека в белом, с серебряным венцом, насквозь мокрого, но по‑прежнему красивого.
Тот открыл рот и хрипло произнёс:
— А‑Юй увезли в Хуацзин. Чжао Юэ. Я должен её спасти.
Он, кажется, сам не понимал, что говорит, только смотрел на Гу Чушэна и глухо добавил:
— Назови цену, Гу Чушэн. Лишь бы она вернулась живой, — голос его дрожал, но взгляд оставался твёрдым. — Я отдам всё, что у меня есть.
