Впервые в жизни Цзян Чанъян переступил порог дома Хэ.
Всё оказалось именно таким, как он себе представлял — и, в сущности, таким же, как в тех домах, что он когда-то посещал и к которым испытывал особое расположение. Стоило лишь шагнуть внутрь, как его окутало мягкое, тёплое дыхание домашнего уюта.
Во дворе, выметенном до последней пылинки, под осенним — уже срединным, полным луной — небом, всё ещё пышно зеленели деревья и цвели кусты. Лакированные до блеска, гладкие от детских ладоней перила галереи, слегка потемневшая от времени мебель, искренние и радостные улыбки слуг — всё говорило о простоте и сердечности.
Совсем иначе выглядели дома знатных вельмож, куда ему доводилось захаживать в последнее время: дворы в десятки раз просторнее, слуги в расшитых шелках, блеск красного лака и изысканные экзотические растения. Но в их холодном великолепии не было ни капли живого тепла.
Лёгкость, радость, тепло и свобода — вот что он чувствовал здесь. И это было куда ближе к его мечтам о том, как должно выглядеть настоящее место для жизни. Цзян Чанъяну это нравилось.
Хэ Чжичжун, стоявший рядом, исподволь, без лишних движений, разглядывал Цзян Чанъяна. В глазах молодого человека он уловил радость и довольство. Не зная, что именно послужило причиной этого светлого настроения, Хэ Чжичжун всё же счёл это хорошим знаком: если гость пришёл с таким расположением духа, предстоящая беседа обещала пройти в нужном ключе.
Войдя в средний зал, они расселись по местам, соблюдая чин почётного и гостевого сидения. После коротких приветствий и обмена любезностями Цзян Чанъян, выпрямившись и взглянув на хозяина с серьёзным выражением, произнёс:
— Младший племянник слышал, что почтенный дядя дважды удостаивал своим визитом мой скромный дом. Осмелюсь спросить — с какой целью?
И впрямь — всё было из-за тех двух визитов, когда он сам приходил к нему. Перед ним явно не стоял надменный человек; напротив, этот юноша знал толк в учтивости.
Хэ Чжичжун, поглаживая бороду, с лёгкой улыбкой произнёс:
— Очень неловко, что заставил господина Цзян прийти сюда специально. Причина проста — я хотел лично поблагодарить вас за ту огромную помощь, что вы оказали нашей семье. Долг за прошлую услугу я ещё не успел вернуть, а теперь и вовсе стал обязан вам снова. Что и говорить, чувствую себя смущённо. Дань`эр для меня — сердце моё, дороже глаз моих. Я думал об этом со всех сторон и так и не нашёл способа достойно отплатить вам. Так что прошу, скажите сами: чего желаете? Всё, что будет в моих силах, — ни за что не откажу.
Цзян Чанъян, словно предугадав подобный разговор, мягко улыбнулся:
— Почтенный дядя, не утруждайте себя формальностями. Зовите меня просто по простому имени— Чанфэн.
Он на мгновение замолчал, затем тихо добавил:
— Я не пришёл за вознаграждением. Причину я уже объяснил вашей дочери — всё это я сделал лишь ради того, чтобы самому чувствовать спокойствие на душе. Вы, господин Хэ, человек торгового дела, повидавший куда больше людских отношений, чем я, и в столице слывёте человеком великодушным и справедливым. Верно ведь, за годы немало тех, кто в долгу перед вами. Но разве вы помогали им ради того, чтобы получить что-то взамен?
И впрямь — ни одной щели, ни одной непродуманной фразы, всё сказано гладко, безупречно. Хэ Чжичжун чуть прищурился, взгляд его скользнул по лицу гостя. В глубине зрачков мелькнул живой отблеск лукавства, и он с усмешкой произнёс:
— Не стану скрывать, — да, есть такие люди, с которыми я и вправду сходился только ради того, чтобы однажды получить от них ответную услугу.
Он говорил неторопливо, как бы между прочим, внимательно изучая выражение лица Цзян Чанъяна. Но тот оставался спокоен, ни тени смущения — только лёгкий наклон головы и готовность выслушать каждое слово. Хэ Чжичжун невольно вздохнул, и, чуть помедлив, продолжил:
— Я ведь человек торгового дела. А в торговле, помимо честного имени, что стоит превыше всего, важнее всего — связи. С одними я сближаюсь нарочно, другим нарочно оказываю услуги — потому что знаю: быть может, придёт день, когда мне самому придётся обратиться к ним, или же они владеют чем-то, что однажды мне потребуется.
Цзян Чанъян в ответ изогнул губы в едва заметной, почти лукавой улыбке:
— Не скрою от почтенного дяди — и мне случалось поступать так же. Это ведь свойственно людской природе. Но ведь помимо выгоды есть ещё искренность, есть жэнь и и[1]. Иначе как же связь между людьми сможет продлиться? В решающую минуту не найдёшь тогда ни одного, кто отзовётся по-настоящему.
Хэ Чжичжун заговорил медленно, будто взвешивая каждое слово:
— Ты прав. Союз, основанный на выгоде, — удел низшей меры. А вот дружба, что зиждется на искренности и подлинных чувствах, — высшая ступень. Между «использовать чувства» и «использовать выгоду» разница в решающий час оборачивается совсем иными исходами. Помни: если ты можешь просчитать другого, то и он способен просчитать тебя. Сеешь ты дыню — дыню и пожнёшь, сеешь бобы — бобы и получишь.
— Просчитать… — тихо вздохнул про себя Цзян Чанъян, а потом поднял взгляд и, встретив глаза собеседника, произнёс твёрдо и серьёзно:
— У меня друзей немного, но каждый скажет — я человек, который держит слово и верен в дружбе, стою того, чтобы со мной связываться. И до сих пор, в важных делах, я ни разу не подвёл ни одного из них.
Конечно, другом он считал далеко не каждого — и не каждому позволял считать себя другом.
Хэ Чжичжун понял, что разговор зашёл настолько глубоко, насколько позволял момент, и, не настаивая дальше, вдруг громко расхохотался:
— Молодые да ранние — вот где истинный талант! Чанфэн, ты мне нравишься! Приходи почаще. Может, я и не мастак в иных делах, но выпить да партию сыграть — это всегда пожалуйста!
В глазах Цзян Чанъяна мелькнула искра:
— Партию? Вы про вэйцы?
Хэ Чжичжун усмехнулся, с ленцой махнув рукой:
— Да, можно сказать, играю сносно. Иначе как бы я вёл дела с теми, кто называет себя яши[2]? Нельзя же позволять, чтобы при встрече они сразу вспоминали: «А, этот Хэ — сплошь пропитан медным смрадом». Нет. Надо, чтобы они помнили другое: «В прошлый раз я проиграл этому Хэ — не по себе, нужно при случае взять реванш». Так, раз за разом, медный запах выветривается… а деньги, сам того не замечая, человек переносит в мой кошель.
Старик был умен — и Цзян Чанъян не сдержал громкий смех, глаза его заискрились:
— В таком случае младший племянник непременно станет просить у почтенного дяди уроков в искусстве игры вэйцы!
Хочешь узнать человека — узнай его стиль игры, — так гласила многолетняя истина Хэ Чжичжуна. Не всегда это срабатывало безошибочно, но черты характера в манере игры проступали неизбежно. И он, уловив азарт во взгляде гостя, тут же «повёл змею по палке»:
— Зачем откладывать? Чанфэн, если у тебя есть время, что нам мешает сыграть прямо сейчас?
Цзян Чанъян чуть помедлил, но в душе уже ощущал живое нетерпение:
— Я слышал, вы человек занятый…
Хэ Чжичжун, прищурив глаза и улыбаясь, сказал:
— Как бы ни был занят, время для гостя всегда найдётся. Вопрос только в том — есть ли оно у тебя?
Цзян Чанъян ответил с мягкой улыбкой:
— У меня нет спешных дел.
Хэ Чжичжун жестом пригласил его следовать и повёл в свой личный кабинет. Цзян Чанъян, будто невзначай, окинул взглядом помещение. Вдоль стены тянулись высокие полки, плотно заставленные книгами. Это были не новые, блестящие тома для показной учёности, а старые, потемневшие от времени переплёты. Ближе всего к столу лежало несколько особенно ветхих книг — видно было, что хозяин часто раскрывает их. Здесь не пахло мёртвой пылью, и книги служили не украшением, а настоящими спутниками ума.
Хэ Чжичжун, всё это время, незаметно наблюдавший за гостем, заметил, куда упал его взгляд, и с улыбкой сказал:
— Книг у нас не так уж много, да и в основном всё вперемешку — самые разные. С детства Дань`эр любила пробираться сюда и тайком читать. Порой и никому не скажет, где прячется, — так мы всем домом её искали. За это не раз получала нагоняй от матери.
Цзян Чанъян слегка улыбнулся, вновь задержав взгляд на тех особенно потрёпанных книгах. Оказалось, это были сборники странствий и удивительных преданий — вполне в духе характера Мудань.
[1] “仁” (жэнь) и “义” (и) — это классические конфуцианские добродетели: 仁 (жэнь) — человечность, милосердие, доброжелательность, умение сочувствовать и заботиться о других. Это одна из центральных идей Конфуция — “любить людей”. 义 (и) — справедливость, долг, моральная правота; готовность поступать правильно, даже если это не выгодно лично. Когда в тексте говорят «есть жэнь и и» (有仁有义), подразумевается, что человек действует не только ради выгоды, но и из искренних побуждений, справедливости и верности моральным принципам.
[2] В древнем и традиционном контексте яши — это человек с хорошим вкусом, культурой, образованностью, обычно любящий поэзию, каллиграфию, живопись, садоводство и прочие «высокие» занятия. Иногда используется в речи, чтобы подчеркнуть, что кто-то «не простой смертный», а утончённый ценитель красоты.
