Сегодня с самого раннего утра в таверну Умин поступил заказ на один из высших разрядов банкетов. В иной день хозяин непременно принял бы это за добрый знак — верный предвестник того, что и весь день торговля пойдёт на диво бойко. Однако на этот раз радости в нём не было ни на грош.
Заказчик оказался человеком с чрезмерно высокими требованиями и крайне дурным нравом. Перечень блюд, что он велел подать, и без того поражал пышностью: барашек без единой прослойки жира; верблюжий горб; тонко нарезанная сырая рыба (хуай юй); нежнейшие слоёные пирожки цзинь жусы, приготовленные в отдельном бамбуковом ящичке; редкая закуска цзюйшэн ну; круглые, как жемчуг, сладости юлу туань; причудливые пирожки тяньхуа бэйло; и пшеничная похлёбка с уткой и распустившимися цветами (шэн цзинь я хуа тан бин)[1].
Но особенное отвращение вызывало одно из блюд — ин э лун люй[2]. Для него требовалось, чтобы гусю сначала прочистили желудок и кишки, промыв их в щёлочно – зольной воде, затем посадили птицу в железную клетку, в середине которой разжигался жар от древесного угля. В клетку ставили медный таз, полный пятипряной подливки. Гусь, кружась вокруг жаровни, от жажды был вынужден лакать этот соус — и так до тех пор, пока его не зажаривали заживо до готовности. С ослом поступали точно так же, только из-за величины животного весь процесс занимал куда больше времени.
По сути, эти два блюда издавна считались фирменными у таверны Умин: обычно их держали наготове — на случай, если кто-то из гостей пожелает отведать. Но нынешний гость особливо указал: всё должно быть приготовлено только что, самое свежее, и непременно подано в течение двух часов — без всяких отговорок.
Такое требование повергло хозяина в крайнее смятение: с гусем, пожалуй, можно было ещё управиться, а вот с ослом — никак. Человек, привыкший к торговому делу, он прекрасно знал, кого можно обвести вокруг пальца, а кого — ни за что. И перед ним как раз сидел из тех, кого обманывать — себе дороже. Тут уж оставалось лишь низко кланяться да всеми силами вымаливать снисхождение.
В тот момент, когда в таверну вошла переодетая в мужское платье Мудань, она и застала хозяина, униженно кланяющегося и натянуто улыбающегося, умоляюще уговаривающего рослого слугу из знатного дома. Слуга же, высоко закинув ногу на ногу, не спеша прихлёбывал чай, и делал вид, что вовсе не слышит его слов.
Мудань невольно пожалела хозяина таверны, в душе пролив за него слезу, и вслед за половым поднялась на второй этаж, в отдельный кабинет. Сначала она велела мальчишке принести для Шу`эр и только что купленного молодого слуги по имени Гуйцзы немного закусок и устроить их поудобнее. Лишь после этого толкнула дверь и вошла.
Цзян Чанъян был сегодня облачён в роскошную, алую, с круглым воротом и узкими рукавами камзольную рубаху. На голове — новейший по столичной моде чиновничий колпак-«круглоголовник» с длинными концами из тончайшего шёлка. Он сидел у чайного столика у окна, сосредоточенно разливая заваренный чай, и, услышав шаги, поднял глаза, слегка улыбнулся и жестом пригласил её сесть напротив:
— Похолодало, — сказал он, — выпей чашку горячего чая, согрейся.
Мудань взяла в руки чашку и, не скрывая любопытства, оглядела его с головы до ног. Наклонившись, заглянула к нему под ноги и — как и ожидала — заметила, что на шнурках его сапог блестят золотые цветки и серебряные вставки. Она прищурилась и с лукавой усмешкой протянула:
— Сегодня ты разодет прямо как богач… Ой-ой, да это же алое платье, алое!
Цзян Чанъян едва заметно улыбнулся и, не смущаясь, вытянул ногу вперёд, чтобы она могла рассмотреть:
— Императорский подарок.
Не дав Мудань расспросить, он расстегнул пояс, снял оттуда золотой нож и подал ей:
— И это — тоже императорский дар.
Мудань, улыбаясь, повертела нож в руках, полюбовалась и сказала:
— Неужто ты нарочно принёс мне показать? Хвастунишка бедовый.
Цзян Чанъян сразу посерьёзнел:
— Вот ещё, не для того. У меня для него другое, полезное применение.
Сказав это, он положил золотой нож, который Мудань вернула, справа от неё и вовсе не собирался забирать обратно. Его взгляд же всё время оставался прикован к ней. Мудань смутилась от такого пристального внимания, протянула руку и ущипнула его за веко:
— Что смотришь?
— Впервые вижу тебя в мужском наряде, — тихо усмехнулся Цзян Чанъян, и даже не подумал уклониться или отстраниться, наоборот, чуть подался к ней.
Но Мудань лишь слегка коснулась его пальцем, как стрекоза воды, и тут же убрала руку. Её мягкие пальцы едва скользнули по его бровям и глазам, и тут же исчезли, оставив лёгкое ощущение. Цзян Чанъяну этого оказалось мало: он протянул руку и поправил ворот её одежды.
— Вот тут неровно, помялось, — сказал он, и его пальцы слегка скользнули по её шее.
От этого непривычного прикосновения Мудань мгновенно залилась румянцем.
[1] По старым свиткам известно, что в благословенную эпоху Великой Тан трапеза была не только утолением голода, но и действом, сродни поэзии. Блюда подбирались так, чтобы ласкать взор, услаждать слух шуршанием бамбуковых крышек и пленять обоняние, прежде чем коснуться уст.
Барашек без единой прослойки жира — берут ягнёнка, ещё не видавшего летней жары, мясо его чистое, нежное, без прожилок сала. Лёгкий бульон с имбирём и зелёным луком лишь подчёркивает природный вкус, а не скрывает его. Говорили, что такое мясо достойно лишь стола вельмож.
Верблюжий горб — редкость с северных рубежей. Срезанный мягкий горб вымачивают, томят в бульоне с шафраном и бадьяном, пока он не станет прозрачным и дрожащим, подобно густому янтарю. Подавался к вину как знак особого уважения.
Хуай юй — тонко нарезанная сырая рыба — свежайший улов из тихих заводей реки Хуай. Мясо нарезают ломтиками столь тонкими, что сквозь них можно читать иероглифы на свитке. Подают с острым уксусом, имбирём и каплей соевого соуса.
Цзинь жусы — слоёные пирожки, чьё тесто раскатывают до прозрачности, а затем складывают в десятки нежных слоёв. Начинка — сладкая бобовая паста или кунжут с мёдом. Каждый пирожок в отдельном бамбуковом ящичке, чтобы сохранить дыхание пара и невесомость корочек.
Цзюйшэн ну — «девять ароматов». Мелко изрубленная дичь или курятина смешивается с девятью травами и специями, привезёнными с южных морей и западных земель. Блюдо это — редкость, подаваемая к праздничным пируам.
Юлу туань — «жемчужины росы и нефрита». Из клейкого риса лепят крошечные шарики, ровные, как драгоценный жемчуг, варят их в сладком сиропе и выкатывают в сахарной пудре. Лёгкое сладкое угощение, любезное дамам.
Тяньхуа бэйло — пирожки, что раскрываются в печи, подобно цветам в утреннем саду. Окрашенные тестяные «лепестки» обрамляют сердцевину из ореховой или фруктовой начинки. На стол подают, когда хотят удивить гостей изысканностью.
Шэн цзинь я хуа тан бин — похлёбка на утином бульоне с пшеничными лепёшками, вырезанными в форме цветов. Когда их опускают в кипящий бульон, лепестки раскрываются, будто весенние бутоны, плавающие на тихой глади пруда.
[2] В авторитетном блоге The Old Foodie упоминается лишь общее упоминание о крайне жестоком способе — жарить гуся живьём, что классифицировано скорее, как «cruel cooking» (жестокое приготовление). Однако подробностей, близких к этому описанию, автор не приводит.
Какое меню, все так вкусно😀