Не успели слова слететь с её губ, как кончики его пальцев стремительно скользнули по уголку её рта, стирая крошечный след соуса.
— Да ты!.. — Мудань сверкнула глазами на Цзян Чанъяна, который, совершенно не смущаясь, облизнул подушечку пальца. Сердце её вдруг забилось неровно, будто сбилось с такта. Она топнула ножкой, резко повернулась к двери, но, сделав пару шагов, передумала, вернулась обратно и, не сказав ни слова, ладонями крепко сжала его щёки, с остервенелым усердием мяла и теребила их.
— Мороз на улице, — процедила она сквозь зубы. — Вот я и разомну тебе лицо, чтоб не отморозил.
Цзян Чанъян не только не охнул, но, напротив, его глаза засияли, взгляд впился в неё с каким-то опасным восторгом. Мудань тут же ощутила, что что-то пошло не так, и попыталась отдёрнуть руки. Но он успел перехватить её ладони, мягко обхватил её лицо и, низко, почти шёпотом произнёс:
— А теперь моя очередь размять тебя.
Мудань машинально зажмурилась. И в следующее мгновение почувствовала тёплое, чуть обжигающее прикосновение, пропитанное лёгким ароматом вина. Его губы опустились на её лоб — неторопливо, мягко, словно не желали отпускать, скользили там, задерживаясь всё дольше.
Мудань невольно вздохнула про себя. Интересно… он когда-нибудь целовал кого-то ещё? Судя по-этому, вряд ли…
Цзян Чанъян украдкой скользнул взглядом по лицу Мудань: густые, словно крылышки веера, ресницы отбрасывали лёгкую тень; изящный вздёрнутый носик; и губы — те самые, о которых он давно уже грезил, полные, мягкие, манящие… Хотелось вцепиться в них зубами, чтобы хоть немного утолить накапливавшееся желание.
Прежде всё мешали обстоятельства — то время было неподходящее, то место. Но сегодня… кажется, момент выдался удачный. Вот только… с чего начать? Где будет правильнее «сделать первый шаг»?
Он ещё колебался, когда Мудань вдруг распахнула глаза. В следующее мгновение она легко поднялась на носочки, быстро коснулась губами его щеки, а затем, с силой толкнув его в грудь, стрелой метнулась к лестнице.
Цзян Чанъян шагнул за ней, но успел лишь заметить мелькнувший силуэт внизу. Он невольно поднял руку к той самой щеке, а губы его растянулись в широкую, почти мальчишескую улыбку. В следующий раз… в следующий раз.
У Сянь проводил хозяина долгим взглядом, в котором читалось откровенное сомнение в его рассудке. Цзян Чанъян ехал верхом, всё ещё храня на лице мечтательное выражение, то и дело касался пальцами щеки, а затем теми же пальцами — губ. У Сянь только закатил глаза. Вот уж точно — когда человек, обычно здравомыслящий, впадает в любовное помешательство, то сносит крышу у него хуже, чем у кого бы то ни было.
Гун Чжу, похоже, уже твёрдо решил отправить второго молодого господина Цзян в военный лагерь. Когда же слуга, посланный заказать и доставить угощение, не привёз его вовремя, этот человек, отличавшийся почти болезненной точностью во всём, не стал ни слушать оправданий, ни ждать лишней минуты — попросту приказал взять задержавшегося под конвой и немедленно выступил в путь.
Хуже всех пришлось самому избалованному, словно в шелке выросшему, второму господину Цзяну. Он наотрез отказался есть то, что ещё ранее прислали из усадьбы, и в итоге остался не то что без заморских деликатесов вроде маринованного гуся или тушёного осла, — даже простым обедом из кухни поместья гуна не насытился. С пустым желудком, сжалившись сам над собой, он понуро взобрался в седло, едва не плача.
Цзян Чанъян и У Сянь дожидались неподалёку от врат Цзиньмэнь, и ждать им пришлось недолго. Вот уже показался гун Чжу с мрачным лицом, окружённый десятком с лишним крепких людей. В центре плотного кольца ехал второй господин Цзян — на нём было самое заурядное платье: синяя круглогорлая роба с разрезами по бокам, без всяких украшений. Он сидел в седле, съёжившись, словно пытаясь стать меньше, красные от недосыпа и горечи глаза с тоской скользили по шумным и ярким улицам столицы, будто он пытался запомнить каждую деталь.
Чуть позади, на расстоянии в несколько конских длин, следовал третий господин Цзян. На нём был белый круглогорлый кафтан с узкими рукавами, а под ним виднелись широкие штаны для верховой езды. Он сидел верхом на стройной гнедой лошади и то и дело бросал сочувственные взгляды в сторону брата — в его лице читалась неподдельная жалость.
Едва выехали за пределы врат Цзиньмэнь, гун Чжу натянул поводья и остановил коня. Обернувшись, он кивком подозвал третьего господина Цзяна:
— И`эр, я провожу твоего второго брата, и примерно через полтора месяца вернусь. Пока меня не будет, учись прилежно, не забрасывай ни стрельбу из лука, ни военное искусство. И, главное, не водись с дурными людьми. Почитай бабушку и мать — понял?
Третий молодой господин ответил почтительно и ровно:
— Понял, отец.
Гун Чжу продолжил:
— Сегодня я уже велел твоей матери: в эти дни — ни шагу за порог, следить за порядком в доме, быть осторожной и не навлекать беду. Но если всё же случится что-то, с чем вы не сможете справиться, отправляйся к берегам пруда Цюйцзян, в сад Фужун, и обратись за помощью к своему старшему брату.
Третий молодой господин поднял глаза и твёрдо произнёс:
— Отец, будьте спокойны. Я всё понимаю.
Гун Чжу некоторое время смотрел на него, оценивающе и серьёзно, затем вдруг протянул руку и крепко хлопнул его по плечу:
— Ты уже не мальчик. Пора учиться брать на себя ответственность. На эти дни всё ляжет на твои плечи.
Цзян Чанъи осторожно, с явным смущением, произнёс:
— Стыдно признаться, отец… я вырос, а за все эти годы ни разу по-настоящему не сделал для семьи ничего стоящего.
