Глаза госпожи Ду внезапно поднялись, и её взгляд пронзительно упёрся в собеседницу.
Неужели та и впрямь не знает ни крошки правды? Неужели действительно не понимает, что всё случившееся с её сыном — следствие того позорного скандала? Или же просто бережёт её лицо, делая вид, что не ведает истинных причин? А может, притворяется чрезмерно искренней лишь затем, чтобы у самой госпожи Ду не возникло и тени подозрения о какой-то особой связи между ней и Цзян Чаньяном?
Госпожа Ду молча всматривалась в Мудань, изучая каждое движение, каждую тень выражения на лице. Постепенно в чётких, словно прорисованных тушью, чёрно-белых глазах феникса проступила едва заметная робость; на нежном лице появилась бледность. Мудань, чуть поёживаясь, взглянула на госпожу Ду исподлобья, словно опасаясь чего-то, и тихо произнесла:
— Госпожа… я ведь никогда не держала зла на Молодого господина. Если способ, что я предложила, вам не по душе… тогда скажите, что я могу для вас сделать, и я всё исполню по вашему слову…
Госпожа Ду мягко улыбнулась — её улыбка была тёплой, словно весеннее солнце:
— Глупышка, ну что же ты так перепугалась? — сказала она с тихой насмешкой. — Господин гун уже в отъезде, несколько дней как уехал, догнать его всё равно не выйдет. Это дело, конечно, в какой-то мере связано с той историей, когда он велел Цзинфэну напугать тебя…
Она нарочно запнулась, заметив, как ресницы Мудань быстро-быстро затрепетали, а губы чуть дрогнули, будто та едва удерживалась, чтобы не высказать что-то важное. Госпожа Ду тут же резко сменила тон:
— Но… винить тебя в этом нельзя. И причина ведь не только в том случае. Ты ведь тогда тоже была на месте, сама знаешь — подобный позор скрыть невозможно. Больше всего господин гун был разбит из-за истории с подлогом на охоте! Ты ведь в курсе, правда?
На лице Мудань заметно отразилось облегчение, словно она, наконец, выдохнула сдерживаемый вздох. Но почти сразу это выражение исчезло, сменившись вежливой сдержанностью:
— В тот раз я только слышала суматоху, — тихо ответила она. — Знакомых у меня немного, а лишние неприятности я навлекать не хочу, поэтому не стала расспрашивать. Точного я не знаю… но думаю, тут, должно быть, какое-то недоразумение.
Она не могла до конца разгадать, что именно замышляет госпожа Ду, но знала одно: в каком бы русле ни шли её расчёты, самой Мудань следовало держаться от этой истории как можно дальше. Не дать себя использовать в качестве орудия, не идти в авангарде, не впутывать посторонних — и уж тем более, чтобы ни одно важное слово не сорвалось с её уст. Сейчас лучшая тактика — проявить слабость, уклониться, мягко поддакивая госпоже Ду.
Госпожа Ду внимательно следила за каждым оттенком выражения её лица и, полувсерьёз, полушутя, вздохнула:
— Я ведь тоже женщина, тогда на месте не была и всех этих хитросплетений толком не понимаю. Но сердце моё за сына болит по-настоящему — не хочу, чтобы он, будучи таким молодым, носил на себе этот позорный ярлык. Сегодня я пришла не только, чтобы извиниться перед тобой, но и с надеждой: может, ты, вспомнив, что его старший брат когда-то спас тебе жизнь, согласишься рассказать всё, что знаешь, без утайки. Если появится хотя бы крошечный шанс смыть с него дурную славу — я обязана за него ухватиться.
Госпожа Цэнь негромко откашлялась, но в её голосе прозвучала твёрдая, не допускающая возражений нота:
— Дань`эр, я с твоим отцом всегда наставляла тебя: человек должен помнить о добре, уметь различать, что есть долг и честь. Так вот, расскажи госпоже Ду всё, что знаешь, и не смей ничего утаивать!
Мудань, поколебавшись, всё же медленно и тщательно подбирая слова, произнесла:
— Благодарность господину Цзяну за спасённую жизнь я храню в сердце каждое мгновение и ни на миг о ней не забываю. Мне лишь досадно, что пока не представилось случая отплатить ему. Как же я могу не желать рассказать госпоже всё, что мне известно? Но… госпоже ведь и так ведомо, какие именно люди тогда присутствовали. Я туда попала лишь потому, что пошла вместе с тётушкой по матери, и общалась только с ней да с барышней Сюэ из семьи генерала Хуана. С остальными я вовсе не была знакома и близко подходить не решалась. В тот день, когда меня напугал Цзинфэн, я и подавно старалась никуда не выходить. Я ведь не умею охотиться, поэтому во время загонной охоты всё время держалась рядом с тётушкой, а вернувшись в лагерь, кроме трапезы, почти всё время сидела в шатре и никуда не выходила.
Мудань горько усмехнулась:
— Не стану скрывать, для меня эта охота была сущей обузой. Но, дабы не обидеть тётушку по матери, не могла отказать её настойчивому приглашению. С детства здоровье у меня слабое, воспитана я в тепличных условиях, а жить под открытым небом для меня сущая мука — только бы скорее вернуться домой. После дня верховой езды кости будто рассыпались, стоило лечь, вставать уже не хотелось. А тут ещё мошкара, ночами ветер завывает, постель жёсткая, и спать приходится в одной палатке с другими…
Но госпожа Ду вовсе не желала слушать её жалобы. Видя, что Мудань всё дальше уводит разговор в сторону, она нахмурилась и перебила:
— Говорят, моего Чжуна оклеветали, и уж точно сделал это кто-то из тех, с кем он был особенно близок. Он ведь простодушен, не скажет лишнего, зато стороннему наблюдателю порой видно яснее. Скажи, когда ты видела моего Чжуна, с кем он больше всего водился? С кем чаще всего говорил, кому доверял? — Она посмотрела на Мудань с лёгкой, чуть ироничной улыбкой. — Я слышала, он потом даже искал тебя, чтобы извиниться?
Больше всего госпоже Ду хотелось услышать из уст Мудань одно-единственное имя — Сяо Сюэси.
Мудань же опустила взгляд, плотно сжав губы, и промолчала. В душе она зло обругала эту «госпожу Ду» — не иначе как «госпожа Яд». С первого же вопроса та ловко расставила западню: стоит ей назвать кого-то, кто часто был рядом с Цзян Чанчжуном, — и в нынешнем разговоре это немедленно прозвучит так, будто именно этот человек и оклеветал его. А там госпожа Ду и скажет потом всем: «Это ведь сама Хэ Мудань мне сказала!» — и заботливо подкинет ей целую кучу лишних неприятностей.
Но и отказавшись отвечать на первый вопрос, она неминуемо упиралась во второй — о том, что Чанчжун будто бы упоминал при ней Сяо Сюэси. Так или иначе, всё снова тянуло в ту же сторону. К счастью, тогда она не дала Чанчжуну договорить до конца, и теперь у неё появился удобный повод осторожно увести разговор в иное русло.
Увидев, что Мудань продолжает молчать, потупив взгляд, госпожа Ду чуть приподняла изящную изогнутую бровь и, не сильно, но и не слишком легко, поставила чайную чашу на подставку. Тонкостенный юэчжоуский фарфор, столкнувшись с серебряным поддоном, издал чистый и звонкий перезвон.
