Мудань почувствовала, что в груди у неё поднялась целая буря слишком много слов хотелось выговорить, слишком много за это время накопилось, и в то же время язык будто прилип к нёбу. Она лишь смотрела на него, улыбаясь, а сказать ничего так и не смогла.
Шу`эр, Гуйцзы и остальные, заметив это, как по негласному уговору, сразу замедлили шаг, отстали и завели весёлую беседу с управляющим У, оставив их двоих впереди — идти рядом, говорить, как им заблагорассудится.
Цзян Чанъян, уловив в её лице смешанные изумление и радость, почувствовал, как в душе у него разлилось мягкое тепло. Он чуть тронул коня, поравнялся с ней и, тихо, почти шёпотом, сказал:
— Что такое? Не ожидала меня встретить? Удивилась и всё, даже слов не нашла… Или это ты от радости совсем растерялась?
— Глупый ты, — фыркнула Мудань. — Я ведь знала, что ты собираешься появиться, вот и вышло, что обозналась! Всё из-за тебя. Хорошо ещё, что это оказался хоть кто-то смутно знакомый, а не посторонний человек — уж тогда бы опозорилась на весь свет.
Она бросила на него укоризненный взгляд, но губы её всё равно тронула улыбка. Кончиком рукояти хлыста она слегка подтолкнула его в бок и тихо спросила:
— Ну, так зачем ты здесь? Не поверю, что мы столкнулись случайно.
Цзян Чанъян прищурился с озорной ухмылкой:
— Раз ты, как сама говоришь, знала, что я приду, то разве не естественно, что я здесь?
Он нарочито понизил голос, сделавшись серьёзным:
— Сама обозналась, а ещё на меня вину сваливаешь? Не только не признала ошибку, но ещё и ответственность переложила! Нехорошо. Я, например, никогда бы тебя не перепутал. С двадцати саженей узнаю!
— С двадцати саженей? Ну уж рассказывай, рассказывай! — Мудань явно не испугалась его нарочито грозного тона. — Кто тебя просил надевать точно такую же одежду, как у того человека? А тут ещё Гуйцзы со своим “орлиным” зрением…, да я бы и не такое перепутала!
Цзян Чанъян провёл ладонью по подбородку, потом вдруг наклонился чуть ближе, и тихо, с лукавством в глазах, проговорил:
— На самом деле… ты просто скучала по мне. Вот и увидела знакомый кафтан — сразу решила, что это я. Потому и ошиблась. Верно?
Он приблизился так, что Мудань почувствовала на щеке его тёплое дыхание. Сердце у неё будто сбилось с ритма; она невольно откинула голову назад и чуть отвернулась, пропуская его:
— Тьфу! Кто это по тебе скучал? — буркнула она, стараясь спрятать смущение.
Цзян Чанъян, заметив, как её белоснежные, будто выточенные из нефрита, мочки ушей медленно заливаются румянцем, тихо засмеялся. Он успел вовремя остановиться, прежде чем её досада успела перейти в гнев, и мягко, почти на выдохе, произнёс:
— Веришь или нет — а я и вправду узнаю тебя издалека. Хоть сквозь толпу, хоть за десятки шагов… Дань`эр, я скучал по тебе.
Мудань крепко сжала губы, стараясь не поддаться, но улыбка сама собой расцвела на её лице.
— Должно быть, ты в эти дни очень занят? — спросила она, уже не глядя прямо в его глаза, но с теплом в голосе.
— Ничего страшного, — ответил Цзян Чанъян, слегка усмехнувшись. — Недавно я получил новое поручение… Похоже, придётся покрутиться по разъездам несколько дней. — Он на мгновение запнулся, будто обдумывая, стоит ли говорить дальше, и всё же добавил: — Через какое-то время меня может не оказаться в столице. Ты… будь осторожна сама.
— Это… опасно? — тихо спросила Мудань, вскинув на него тревожный взгляд.
— Опасностью это и не назовёшь. Я не боюсь, — бросил он легко, как будто речь шла о пустяке. Но ведь всё, за что он брался, редко бывало безопасным: поручения, с которыми государь не знал, к кому ещё обратиться, дела, что невозможно было предать огласке. Если удастся выполнить — слава и почёт, но стоит оступиться и вина целиком ляжет на него.
Он понимал, что каждый такой шаг это и риск, и шанс. И если он хочет добиться своего, то обязан хватать удачу за горло, не боясь обжечься.
Мудань, слушая его спокойный тон, чувствовала, как в груди поднимается тяжесть: значит, на самом деле опасность есть… Служба императору не та должность, где можно дремать под цветущими персиками.
— И надолго ты уедешь? — спросила она едва слышно, будто боялась услышать ответ.
Цзян Чанъян, улыбаясь, смотрел на неё долгим, почти насмешливым взглядом:
— Ещё говоришь, что не скучаешь по мне? Стоит мне уехать по делам, и ты уже не в силах отпустить. Если уже сейчас так… что же будет потом?
— Ах ты, важничаешь! — Мудань приподняла плётку и слегка, почти играючи, стегнула его по руке.
Он притворно заслонился ладонью, но тут же посерьёзнел:
— Ладно, без шуток. Я ведь не зря сказал тебе, что Люй Фан один из главных судей предстоящего праздника пионов. Это вовсе не шутка.
— Разумеется, я знаю, — спокойно отозвалась Мудань. — Я давно навела справки. В Лояне нет равных роду Люй в искусстве выращивания пионов. А он, этот Люй Фан, превзошёл самих своих учителей: его слава уже затмила главу семьи. Ещё в шестнадцать лет он вывел сорт золотистого пиона с тысячью лепестков, и с тех пор ту редчайшую «Люй-хуан[1]» держат только в саду самой императрицы. Разве я не права?
Она говорила уверенно, с лёгкой улыбкой — как хозяйка, прекрасно осведомлённая о чужих достижениях.
Цзян Чанъян приподнял бровь:
— Раз уж всё это тебе известно, зачем же ты нарочно идёшь ему наперекор?
Мудань презрительно скривила губы:
— Его отец участвует, Цао Ваньжун тоже будет там, да и целая толпа людей уже наперебой славословит ему. Даже если я захочу, мне их рвения не превзойти — я ведь не стану, подобно им, сопровождать его в Пинканфан, пить вино под песни куртизанок. Всё равно ближе, чем его родной отец, мне к нему не подступиться. Если бы он обладал хоть каплей такта, не стал бы просить меня показать цветы заранее.
Она чуть прищурилась, голос стал твёрдым:
— К тому же, как ты сам сказал, он всего лишь один из судей. Есть ведь и другие. Так уж лучше я потрачу силы на свои пионы, доведу их до такого блеска, чтобы в день праздника они затмили всех. Тогда, даже если он решит меня прижать, ему придётся искать веские доводы и подбирать слова, чтобы убедить публику. Иначе его собственная репутация рухнет. Так что… нет, я ему ничего не покажу.
Как только речь зашла о пионах, всё лицо Мудань озарилось гордостью и уверенностью.
Чанъян мягко усмехнулся:
— Разумеется, всё не сводится к одному его мнению. Справедливость всё же есть. Делай, как считаешь нужным. Я лишь боюсь, что, когда услышишь чьи-то нелестные слова о своих цветах, ты рассердишься.
— Людские уста не заткнёшь, — спокойно ответила Мудань. — Всегда найдётся тот, кто скажет дурное. Я к этому отношусь легко.
Она чуть склонила голову, отсекая дальнейшие разговоры о пионовом празднике:
— Ладно, не будем об этом. Я только что из загородного дома хоу Цзю. Видела госпожу Бай… её дела совсем плохи, и я очень за неё тревожусь. Скажи мне, что между ней и Пань Жуном произошло? Можешь ли ты рассказать?
[1] Люй-хуан (绿黄) — «Зелёно-жёлтый», один из редчайших и наиболее ценных сортов древовидных пионов (Paeonia suffruticosa) в Китае. Известен с эпохи поздней Тан и Северной Сун. Отличается густомахровыми цветками шаровидной формы, диаметром до 15 см, с нежно-жёлтыми лепестками, имеющими лёгкий зеленоватый отлив. Обладает тонким медовым ароматом. Жёлтая окраска у пионов встречается крайне редко, поэтому сорт считался императорским достоянием и выращивался преимущественно в дворцовых садах Лояна.
Легенда: по преданию, первый Люй-хуан был выведен в императорском питомнике Лояна. Когда растение впервые зацвело, императрица У Цзэтянь сравнила его цвет с «солнечным диском, восходящим сквозь весеннюю дымку». С тех пор черенки этого пиона вручались лишь в качестве высшей награды государственным сановникам или членам знатных семей.
Добрый день. Подскажите, теперь на постоянной основе будет выкладываться по 2 главы в день или это временное явление?