Юйэр в испуге выпрямилась и стремительно поднялась, низко поклонившись. Голос принадлежал не кому иному, как Лю Чану.
Он, словно это было самым естественным делом на свете, опустился рядом с Мудань. Аромат благовоний, исходящий от его одежды, был тем самым, что витал в воздухе в тот момент, когда…
Мысль о том, что этот человек всего час назад с жадностью целовал другую женщину и, быть может, даже не мыл рук после касания её кожи, внезапно обдала Мудань волной отвращения. Не то чтобы её захлестнули эмоции — нет. Её не трясло от ярости, не мучило разочарование. Это было иное чувство — словно она вдруг оказалась бок о бок с нечистым местом, с чем-то, от чего пахнет гнилью и вонью, пусть и прикрытой дорогими благовониями. И сама мысль, что она когда-то с этим человеком делила жизнь, еду, постель, была тошнотворной.
Она молча смотрела на доску, пальцы едва заметно сжались в складках её рукава.
Лю Чан, не получив ответа, опустил взгляд, сделал вид, что не замечает её молчаливого презрения, и с той нарочито любезной снисходительностью, какая всегда сквозила в его тоне, сказал:
— Я научу тебя.
Он даже не спросил. Просто утвердительно произнёс, как будто на то, чтобы учить её, у него было право.
Какое же это всё… странное.
Мудань чуть приподняла веки, скользнув на Лю Чана взглядом, полным недоверия. Этот мерзавец… чего он теперь добивается? Хочет, чтобы она не поднимала шума? Не закатывала сцен? Но разве она хоть словом, хоть жестом дала понять, что намерена кричать или рыдать? Она сидела как статуя, немая и холодная, не обращая на него ни малейшего внимания.
Если уж говорить честно, ему бы лучше было найти своего приятеля Пань Жуна и поплакаться в жилетку ему. А лучше — бежать к своей любимой госпоже из павильона. Почему же он вдруг пришёл к ней? Почему не бросает обвинения? Почему не зовёт на расправу? Где же его прицесса Цинхуа его чистое великолепие — та, ради которой он готов был опозорить Мудань перед всеми?
Когда к ним приблизилась госпожа Бай, то застала их за безмолвной и странной сценой: Лю Чан мрачно перебрасывал пять брусочков туда-сюда, будто ничего не происходило, а Мудань сидела прямо как кол — неподвижная, с лицом, на котором не отражалось ни злости, ни боли, ни сожаления. Только отрешённая пустота, словно мысли её унеслись в даль, недоступную никому.
Госпожа Бай чуть нахмурилась, пригляделась внимательнее, но не стала задавать вопросов. Подойдя, она вежливо кивнула Лю Чану и обратилась к Мудань:
— Дянь`эр, у меня к тебе дело.
Мудань даже не обернулась, будто заранее ожидала этот выход. Она поднялась, отряхнула подол и ровным голосом сказала:
— Юйэр, поиграй с господином.
Ни тени раздражения, ни снисходительности — будто речь шла о каком-то незнакомце, которого она видит впервые.
Юйэр давно уже почуяла, что в воздухе витает неладное, но решительно не знала, как поступить. Сказать «да» — будто потворствовать неловкости, сказать «нет» — значит перечить госпоже. Потому она лишь натянуто хихикнула, склонив голову, и молча встала рядом с Лю Чаном, не осмеливаясь ни на одно лишнее слово.
А Лю Чан, увидев, как Мудань и госпожа Бай уходят всё дальше, лениво бросил в сторону пять брусочков, поднялся и мигом влился в шумную компанию мужчин, увлечённо игравших на деньги. Вскоре оттуда раздавался его заливистый смех и крики: «Ху-лу! Ху-лу!», — как будто никаких событий прежде и не было.
А тем временем госпожа Бай увела Мудань в уединённое место среди пышных кустов, отослала всех служанок и, нахмурившись, серьёзно посмотрела на неё:
— Ты что собираешься делать?
Мудань понимала, о чём речь, и знала, что утаить случившееся больше нельзя. Она спокойно улыбнулась, как будто речь шла о чьей-то чужой беде:
— А что тут думать? Мне нечего думать.
Госпожа Бай резко переменилась в лице:
— Не можешь ничего придумать — значит просто сдалась? Или ты уже прошла через всё и стоишь на краю, готовая броситься в бездну? Но я тебе скажу — это не повод! Это ничто! Не такая уж это беда, чтобы умирать!
С этими словами она с силой сжала запястье Мудань. Пальцы впились в кожу, оставляя болезненные следы, словно хотели встряхнуть, вырвать из оцепенения:
— Ради такого человека умирать? Да он и плевка не стоит! Чем сильнее они хотят сломить тебя, тем упрямее ты должна жить! Жить — наперекор, на зло, жить так, чтобы у них не осталось ни одного способа снова тебя унизить!
Оказалось, все волнения были оттого, что боялись — она наложит на себя руки. Мудань, уловив это, слегка усмехнулась:
— Я не из тех, кто пойдёт на смерть. Просто мне действительно нечего об этом думать — потому что я об этом не думаю. Всё это уже не важно. Представьте, я сижу на солнышке, грею плечи и руки, и кто-то мне вдруг говорит: «Где-то там идёт дождь». А мне-то что? Я под солнцем. Пусть там хоть ливень с градом…
Госпожа Бай помолчала, словно вглядываясь в глубину её слов. Кажется, она поверила. И сказала, чуть мягче:
— Это и к лучшему. Но всё же будь осторожна. Та, другая, если с одного захода не вышло — не постесняется попробовать снова. Потеря лица — это пустяк. А вот потеря жизни — совсем другое дело.
Мудань вздрогнула. Склонилась в знак благодарности:
— Благодарю за предупреждение, госпожа.
Но в ту же секунду с дальнего края сада донёсся шум — словно сорвавшаяся с привязи волна понеслась по песчаному берегу. Гомон голосов, удивлённые выкрики — и вот уже люди валом потекли в ту сторону.
Госпожа Бай, нахмурившись, поманила ту самую служанку в зелёных туфельках:
— Ступай, узнай, что там стряслось.
Прошло немного времени. Служанка вернулась, бросила взгляд на Мудань и тихо доложила:
— Слуги говорят… будто бы господин Ли сцепился с молодым господином Лю. Из-за какой-то мелочи. Но уже до драки дошло…
Мудань и госпожа Бай переглянулись: обе знали, с какой «мелочи» всё началось. Срам нельзя укрыть бумагой — этот позор скоро пройдёт из уст в уста по всему Чанъаню.
Госпожа Бай нахмурилась:
— В такой ситуации — на чью бы сторону ты ни встала, всё равно окажешься виновата. Лучше уходи пораньше.
