Лю Чэнцай, услышав это, едва заметно прищурился — старик и словом не обмолвился о ване Нин, всё так же держит фасон и не раскрывает карт. «Вот же лис старый…» — с досадой пронеслось в голове. С лицом печальным, даже слегка сокрушённым, он заговорил с притворной откровенностью:
— А та сумма — дело житейское. Немного погодя я всё улажу и пришлю вам деньги. Да вот ведь беда… Цзышу — он, знаешь, упрямый как осёл. Я с ним только вчера говорил, уговаривал, уговаривал — а он ни в какую, не хочет писать отказы. А я, как отец, ну как я могу насильно его ломать? Дело ведь серьёзное. Если сам не подпишет, а потом вдруг передумает — и давай за Дань`эр бегать снова, не признавать бумаги… Кто тогда крайним будет?
Он украдкой следил за выражением лица Хэ Чжичжуна — и не зря: тот нахмурился, и на лице у него проступило явное раздражение. Видя это, Лю Чэнцай поспешил вновь натянуть на лицо благодушную маску:
— Но ты не волнуйся. Дай мне немного времени, я его ещё уговорю. Всё устроим спокойно, с миром. Как только вчера обо всём узнал — сразу отругал его как следует и под домашний арест посадил. Теперь уж точно не посмеет ни Дань`эр тревожить, ни вас.
Хэ Чжичжун молчал, но в глубине глаз его сверкнула сталь.
О, он только этого и ждал!
Ведь всё дело сводилось к одному: у каждого на другого имелся свой рычаг давления — кто кого пересидит, кто наглее, чья кожа толще. Пока Хэ Чжичжун не пойдёт на уступку, Лю Чэнцай и не подумает отдавать разводное письмо. Да он и не обязан — вану Нин отчитаться легко: дескать, не уговаривается сын, что ж поделаешь, дело тонкое, надо время. А что? Сына он уже под замок посадил — разве это не знак доброй воли?
Услышав, что Лю Чэнцай действительно запер Лю Чана, Хэ Чжичжун чуть заметно приподнял брови от удивления. Но тут же понял, на что тот метит: тянет время, чтобы выжать из них побольше. Взад-вперёд он прошёлся по комнате с полдюжины раз, а затем тяжело вздохнул, прикрыл глаза, и будто с живого куска плоти содрали, процедил сквозь зубы:
— Раз уж решили мирно разойтись, то зачем ещё про деньги вспоминать?.. Плюнь на них.
Вот он, заветный миг! Да это же целое состояние! Лю Чэнцай внутри ликующе подпрыгнул, но виду не подал — замотал головой, поднимая руки в притворном смущении:
— Да нет же, да что ты такое говоришь! Как же можно! Люди ведь держатся не на хитрости, а на слове — раз уж обмолвились, значит, исполним. Сказано — сделано!
Слова звучали благородно, почти трогательно. Но за этой маской делового великодушия читалась одна мысль: деньги я возьму, ты уж не сомневайся.
Хэ Чжичжун с усилием подавил подступающую тошноту, лицо его вновь приняло выражение искренней, почти отеческой заботы.
— Да что ты, не говори так. Мы ведь, считай, родня были… — мягко, но с натиском начал он. — Дань`эр поправилась — не иначе как божья милость, а это — всего лишь благодарность. Пусть это будет нашим последним жестом ради неё, ради всего, что между семьями было. Ты уж не вспоминай об этом впредь.
Лю Чэнцай закивал, мыкая, поддакивая междометиями, мастерски пряча довольную ухмылку. Денежный вопрос был снят — и при этом с его стороны выглядело, будто он великодушно отказался от выплаты. Прекрасно разыграно. Он не стал упорствовать:
— Хорошо, хорошо, так тому и быть. А как только уговорю Цзышу, сразу же пошлю людей — получишь весточку, даже не сомневайся.
Но на этих словах у Хэ Чжичжуна внутри что-то хрустнуло. Деньги пообещали, контракт пообещали вернуть… и всё равно — тянут. Что это, если не откровенное волокита? Потратив столько сил, он не мог себе позволить оставить дело висеть в воздухе — особенно пока за его спиной дышит ван Нин, давший негласную отмашку. Упустить момент — и всё, Лю Чэнцай снова завертит, как ему угодно.
Решив, что откладывать нельзя, Хэ Чжичжун на миг помолчал, потом ровно, без нажима сказал:
— Раз уж договорились, так давай и закончим это за один раз. Ты ведь тоже не хочешь, чтобы дело тянулось вечно, верно?
Голос его звучал мягко, но в нем сквозил твёрдый намёк: закончи сейчас, или завтра будет поздно.
Лю Чэнцай лишь криво усмехнулся, взгляд его потемнел, но голос остался мягким, почти ласковым:
— Уж будьте покойны. Сказал — значит, так и будет. Вы мне в своё время немало помогли, и что бы ни случилось, Дань`эр ведь всё-таки была моей невесткой не один год. Девочка она добрая, уважительная, такая, что старшим в ноги кланяется — да я и пальцем её не трону, не то что чинить какие препоны.
Но за этой гладкой речью, за вежливым наклоном головы пряталась совсем иная суть — холодная, выверенная, беспощадная.
Человек без слова — не человек? Что ж, звучит красиво. Только кто нынче действительно живёт по чести? Обычный люд врёт с утра до ночи, а уж купцы и вовсе — слово их дешевле сорванной с бамбука шелухи. Если бы он, Лю Чэнцай, полагался лишь на одно «не скажу никому» — давно бы сгнил в подвале какого-нибудь министерства.
Нет. Он прошёл сквозь бурю, кровь и интриги, дослужился до сана не просто так — не на везении и не на дерзости одной. Его принцип был прост: если у тебя есть слабость — она у меня тоже должна быть.
Только тогда можно говорить о «договорённостях».
А сейчас? Он всё ещё с пустыми руками. У Хэ Чжичжуна есть его слабость — документы, договор, всё, что может втоптать Лю Чэнцая в грязь в любой момент. А у него — пока ничего. Ни письменного подтверждения, ни зацепки.
Как же в таком случае отпускать?
Ни за что.
Хэ Чжичжун, хоть и не знал, что именно вынашивает Лю Чэнцай в своей голове, нутром чуял — нечисто тут что-то. Сердце сжалось, словно пред грозой, и он, стиснув зубы, заставил себя заговорить:
— Всё же хочу от тебя чёткого слова. Настоящей гарантии. Не на словах — на бумаге.
Лю Чэнцай не стал упираться, напротив — рассмеялся весело, как будто речь шла о пустяке:
— Ай да вы, старший брат, всё о Дань`эр печётесь. Сразу видно — отец с золотым сердцем. Если б у меня была дочь, я бы, клянусь, точно так же за неё горой стоял.
Он поставил чашу с чаем на стол, наклонился чуть ближе:
— Так и быть. Я напишу бумагу — официально засвидетельствую, что всё будет по-хорошему, мирно, без ссор и унижений.
Когда будешь приносить мне письменное свидетельство о разводе — возьми эту бумагу с собой. Обменяемся. Что скажешь?
Говорил он с лёгкой усмешкой, глаза сияли добродушием, словно бы и впрямь хотел одного лишь мира.
Но за этой маской прятался волк. Хэ Чжичжун это чувствовал каждой жилкой. Только теперь отступать было уже некуда.
