Наверное, они просто пьяны, — мелькнуло в мыслях Мудань. — После того как танец боевых коней удался, кто-то из приближённых, скорее всего, перебрал…
Пока они шли за Ло Шанем к навесу, Мудань тихо спросила:
— Всё в порядке?
На лице юноши отразилась тревога. Он замедлил шаг и с явным беспокойством произнёс:
— Всё очень плохо. Молодой господин никогда прежде не пил столько вина…
Мудань нахмурилась. В её голосе прозвучало раздражение:
— Тогда чего же вы ждёте? Почему не отведёте его домой, не приготовите отвар от похмелья? Зачем позволяете ему бродить по улицам в таком состоянии?
Но тут Мудань заметила, что в глазах Ло Шаня заблестели слёзы. Он опустил голову и заговорил сдавленным голосом, в котором прорывался почти детский всхлип:
— Он пришёл только потому, что не мог не волноваться за вас. У него на душе неспокойно… Пожалуйста, пойдите с нами — посмотрите на него. Дело не только в вине, он совсем не в себе. Господин Цаньшань уже побежал за лекарем… Но если с ним случится что-то худое… нас всех просто… просто забьют насмерть!
Сердце Мудань сжалось. Подойдя ближе, она увидела Ли Сина — и дыхание перехватило. Его лицо было горячо-красным, будто окатили паром, глаза затуманены, тело обмякшее, как у куклы с ослабленными нитями. Он полулежал в тени навеса, словно провалившись в себя.
— Брат! Что с тобой?! — Мудань ахнула и опустилась рядом, забыв обо всём, что творилось вокруг.
Она протянула руку и осторожно коснулась его лба.
— Горячий… страшно горячий… — прошептала она, отдёргивая ладонь.
Это был не просто жар — от него будто жгло кожу. И совершенно точно: это был не обычный хмель от вина. Это походило скорее на лихорадку, на внезапную, обжигающую болезнь, что обрушивается на тело, как огненный дух.
Ли Син с трудом приоткрыл глаза, поймав её силуэт в размытой пелене жара. Улыбнулся — устало, еле заметно. В голосе его звучала всё та же мягкость, знакомая с детства:
— Не бойся, всё в порядке… Я просто немного перебрал, вот и всё.
Но в этот момент с улицы донеслась сумятица. В голосах слышалась поспешность и напряжение, будто кто-то кого-то искал. И среди всех звуков внезапно отчётливо прозвучал знакомый голос — настойчивый, властный.
Мудань вздрогнула.
Это был Лю Чан.
Лицо Ли Сина тут же изменилось — в нём промелькнуло нечто между тревогой и решимостью. Он резко глотнул воздух и прошептал Ло Шаню:
— Иди. Быстро узнай, кто там.
Затем, почти не слышно, наклонился к Мудань:
— Беги. Немедленно. Кто-то устроил ловушку… здесь всё не так просто.
Мудань не стала медлить — времени на раздумья не было. Быстрый взгляд по сторонам, и, схватив Юйхэ за руку, она рванула к боковой части навеса. Откинув тяжёлую занавесь, обе бесшумно спрыгнули вниз.
Приземлившись, Мудань не задержалась ни на миг — лишь подхватила подол, приглушённо шепнув:
— Бежим!
И обе — то ли птицы, вспугнутые молнией, то ли пленницы, вырвавшиеся на волю — бросились в гущу толпы. Только там, среди фонарей, шума и лиц, можно было хоть как-то затеряться.
Но стоило им исчезнуть, как занавесь, хлопнув, взлетела вновь — и в проём ворвался Лю Чан. Его лицо было мрачным, губы сжаты в жёсткую линию. Он, не колеблясь, оттолкнул Ло Шаня с такой силой, что тот упал навзничь, охнув.
Лю Чан взмахнул кинжалом, предостерегающе поманив им прочих людей назад, оттесняя их с дороги. Затем шагнул внутрь, взгляд его остро вонзился в полусидящего Ли Сина.
Глаза его тут же метнулись к раскрасневшемуся лицу, мутному взору, тяжёлому дыханию.
Он усмехнулся — холодно, без тени сострадания. Рука с лёгким щелчком убрала кинжал в ножны.
— А вот и наш герой, — процедил он сквозь зубы, подходя ближе. — Сильно разболелся, да?
Он резко схватил Ли Сина за ворот, и в два рывка распахнул халат, оголяя грудь. Под тканью проступила горячая кожа — покрасневшая, влажная, измождённая.
Ли Син тихо прикрыл глаза, голос его звучал глухо, но спокойно:
— И что? Ты навредишь ей — и что тебе с того? Какую пользу ты получишь от того, что втопчешь её в грязь?
Лю Чан молча стиснул зубы — ответом была лишь злобная усмешка. Он поднял ножны и со всей силы начал лупить ими по груди, по плечам, по бокам Ли Сина.
Раз, другой, третий — без пощады. Удары глухо отдавались под навесом. Лицо Ли Сина исказилось от боли, но он не издал ни звука.
Наконец, насытившись гневом, Лю Чан перевёл дыхание, пригладил рукав, и с прежним хладнокровием откинул занавесь.
— Он здесь. И, похоже, болен всерьёз, — бросил он наружу, с тем же равнодушием, с каким объявляют погоду.
Ци Ючжу сжала в ладонях шёлковый платок — тот уже весь измят и промок от её беспокойства. Она прижимала его к губам, снова и снова прикусывая край, точно пыталась заглушить пульс страха и желания. Наконец, не выдержав, робко ступила внутрь.
Первое, что она увидела, — это полуобнажённая грудь Ли Сина, обожжённая жаром и усеянная следами недавней грубости. Ючжу тут же вспыхнула, кровь бросилась в лицо, и она, смутившись, отвела взгляд, уклоняясь плечом, будто от неуместной близости:
— Брат… — выдохнула она упрёком, но голос её был слаб и стеснён.
Между бровей Лю Чана скользнула тень раздражения, но он тут же сменил выражение, натянув на лицо мягкую улыбку. Его голос зазвучал тихо, почти ласково — как змеиный шелест в траве:
— Подумай хорошенько. Такая возможность может больше не представиться. Если ты пройдёшь мимо сейчас — потом будешь только смотреть, как он уходит всё дальше. Ты ведь уже старалась подстроить встречи, не так ли? Сочиняла предлоги, чтобы попасть на те же пиры, что и он, подолгу стояла у его лавки, лишь бы мельком взглянуть… Так почему сейчас не воспользоваться шансом?
Он говорил с напором, медленно, будто уговаривая ребёнка сделать очевидный выбор.
— Тебе не нужно ничего делать. Просто сядь рядом. Подожди. Будь рядом с ним, — прошептал он, будто дразнил.
Ци Ючжу опустила густые, длинные ресницы, и снова поднесла платок к губам. Сердце её билось тревожно, а разум метался. Волнение, стыд, желание, сомнение — всё перемешалось в один неразрешимый узел. Пальцы сами мяли ткань, зубы вгрызались в шов.
Но Лю Чан больше не собирался ждать.
С холодной решимостью он резко оттолкнул её в сторону. Не оборачиваясь, шагнул к занавеси, откинул её и в один прыжок оказался снаружи. Его глаза горели — не злобой, но упрямством.
Пань Жун сказал, что это мёртвый узел. Что пути к отступлению нет. Что всё давно проиграно.
А Лю Чан не верил.
Не в эту ночь.
Именно сейчас он поверит в обратное. Он вырвется. Он перевернёт всё. Он устроит свою победу.
