И исчез за поворотом, оставив Биву — трепещущую, распластанную, но с блаженным выражением лица. Она верила: если он готов говорить с Юйтун от её имени — значит, всё ещё есть надежда.
Биву с трудом подавила тошноту, подступавшую к горлу горькой волной. Губы у неё побелели, но она заставила себя выпрямиться, натянула на лицо покорную улыбку и кротко проводила Лю Чана до дверей, будто всё в порядке, будто её лицо не пылало болью.
А Лю Чан, тяжёлой поступью, направился к покоям Юйтун.
В комнате царила мёртвая тишина. Воздух был густо пропитан резким запахом крови, тьма стояла непроглядная — ни лампы, ни свечи, ни малейшего огонька. Ни одной служанки, ни звука шагов, только чёрное вязкое безмолвие. Всё было, словно в покинутом склепе.
Он откинул занавеску — и в тот же миг получил удар деревянным табуретом прямо в голень. Боль резанула так, что он заорал, не стесняясь в выражениях, и с яростью отшвырнул табурет пинком в сторону.
Из темноты раздался насмешливый голос Юйтун:
— Кричать бессмысленно. Всех уже увела тётушка Чжу.
— А остальные где? — взревел Лю Чан, — В доме ни одной живой души? Все по углам притаились?
Юйтун тихо засмеялась, горько, сдержанно:
— Дерево упало — и обезьяны разбежались. Я теперь обуза, прокажённая. О том, чтобы заботиться обо мне, речи быть не может. Что ещё тут делать? Разве что дождаться, когда выгонят вон. Пока хотя бы не вышвырнули за порог — и то милость.
Лю Чан замер. Его словно прибили к месту. Он стоял молча, долго, и внутри всё сдавливалось от внезапной тяжести. Что-то странное, неудобное, до боли человеческое прокралось в его сердце. Может быть, это была жалость. А может — запоздалое раскаяние.
Он почувствовал, что в горле пересохло.
С трудом выдавил:
— Ты хочешь воды?
Юйтун долго молчала. Казалось, в её груди всё ещё бушевала та самая буря, что разбила её тело и душу. Минуту спустя, глухо сказала:
— На столике у окна — огниво, кресало и свечи.
Лю Чан наощупь направился в ту сторону, но даже когда нашёл стол, никак не мог нащупать нужные вещи. Двигался осторожно, но в темноте всё валилось из рук, пальцы путались в мелочах.
Юйтун, не говоря ни слова, с трудом поднялась с постели. В белой сорочке, бледная, с растрёпанными волосами, она подошла, будто тень, будто призрак. Молча отняла у него кресало, резко высекла искру, зажгла свечу.
Мерцающий огонёк разогнал тьму. Тусклый, слабый, но всё же он отогнал то ледяное оцепенение, что царило в комнате.
Лю Чан налил ей воды. Она села, напротив. Минуты тянулись вязко, разговор не шёл.
Наконец, он заговорил, голосом сдержанным, даже мягким:
— Ты лучше всех знаешь, что здесь произошло. Скажи мне, как всё было на самом деле.
Юйтун бросила на него насмешливо-уставший взгляд, в котором вспыхнуло едкое пламя:
— Люди, что окружают меня… все они поставлены госпожой. А из всех других, с кем я общалась — разве что с Биву, и то чаще остальных.
Лю Чан поднялся с места, не глядя прямо в глаза Юйтун, сдержанно произнёс:
— Не факт, что это сделала Биву. Сейчас тебе главное — восстановить силы. Всё только начинается. Я прикажу назначить тебе других служанок, чтобы ухаживали как следует. Что бы ни понадобилось — еда, лекарства, одежда — просто скажи.
Юйтун внимательно всматривалась в его лицо, пытаясь уловить скрытый смысл за этими словами. Он казался спокойным, но в его голосе была какая-то новая, ранее неведомая ей твердость. Она не поняла его до конца — но почувствовала: в этом холодном, трудно проницаемом человеке что-то изменилось.
Он пришёл. Он сказал добрые слова. И этого оказалось достаточно, чтобы прежний страх, жгучая обида и отчаяние внутри неё начали угасать — словно на пламя плеснули воды. Всё стало тише. Темнее. Спокойнее.
Лю Чан уже хотел было направиться к покоям госпожи Ци, обсудить всё с ней. Но, поколебавшись, повернул в другую сторону. Вышел за пределы внутреннего двора, позвал к себе Цюши и долго говорил с ним — негромко, но вдумчиво.
Цюши, получив инструкции, кивнул и удалился: узнавать, наводить справки, подготавливать перемены.
Лю Чан остался один. Он стоял под старой грушей, росшей у входа в его кабинет. Тень дерева ложилась на него неравномерно — пятнами, словно само небо колебалось. На его лице появилась кривоватая, ледяная усмешка.
Что ж… полагают, будто он — дурак? Думают, он позволит сесть ему на шею ещё до свадьбы? Мол, придёт в дом и сразу будет вершить судьбы?
Он слегка склонил голову, глядя в пространство перед собой, и в глазах его зажглось хищное пламя.
Жизнь, что казалась бесцельной и пустой, внезапно обрела смысл. Цель. Задачу.
Поиграем…
Оставим пока неугасающий переполох в доме Лю, — а тем временем, Юйхэ, запыхавшись и раскрасневшись от жары и спешки, поспешно вернулась в поместье Хэ. Не успела переступить порог, как первым делом выпросила у Шу`эр большую чашу воды и залпом осушила её, затем умылась, стряхнула с лица капли пота и только тогда пошла искать госпожу.
Однако, как выяснилось, Мудань вместе с шестой невесткой Сунь отправились в даосский храм и буддийский монастырь договариваться о времени доставки пионов и редких пионовых разновидностей — до возвращения их следовало ещё подождать. Делать было нечего, и Юйхэ устроилась в тени под навесом у веранды, взяла в руки тонкое белое опахало из шелка и стала обмахиваться, охлаждая усталое тело. Рядом присела тётушка Линь, и Юйхэ, не выдержав, заговорила:
— Едва сдержалась сегодня, всё порывалась рассказать госпоже Бай про ту историю… такое чувство, будто грудь жгло изнутри. Насилу удержалась, но как же тяжело было молчать!
Тётушка Линь покачала головой с долей облегчения:
— И слава небесам, что сдержалась. Скажи бы ты тогда — госпожа Бай точно бы подумала, что Мудань подарила ей благовония с умыслом, с корыстной просьбой. Тогда и самый чистый аромат показался бы ей затхлым.
Юйхэ сердито вздохнула:
— А если с семьёй Ли ничего не выйдет, куда ж нам ещё деваться? Всё равно просить придётся… Обойдём круг — и вернёмся к тому же порогу.
