Цзян Чанъян отряхнул руки, стряхивая с пальцев последнюю пыльцу корма, и, обернувшись, бросил взгляд на У:
— Улажено? Так быстро? Она объяснила, как именно?
У передал ему рассказ Мудань, не забыв приправить его подробностями:
— Эта госпожа Хэ — хотя и всегда с улыбкой, но, видно, характер у неё стальной. Уступать — не в её правилах.
Цзян Чанъян тихо хмыкнул, как бы давая понять, что принял к сведению, и уже было повернулся, чтобы уйти, как вдруг У поспешно окликнул его:
— Господин!
Цзян остановился и вопросительно взглянул:
— Что ещё?
У с самыми серьёзными намерениями достал из рукава мешочек, набитый звонкой монетой, и, держа его обеими руками, почтительно поднёс хозяину:
— Это от госпожи Хэ, для вас. — Он сделал вид, будто ничего особенного, но из-под опущенных ресниц не отрываясь наблюдал за выражением лица Цзян Чанъяна.
Цзян Чанъян замер, ошеломлённо уставившись на протянутый мешочек. Мешочек был строгого, сдержанного синего цвета, на нём аккуратно вышита скромная орхидея — неброско, но со вкусом. Вышивка была добротной, рисунок изящным. И всё же… Он ясно помнил, что каждый раз, когда видел её — на одежде у неё неизменно были вышиты пионы: пышные, яркие, одна краше другой, словно стремящиеся перещеголять друг друга в красоте и горделивости.
А здесь — орхидея. Не пион, а именно орхидея, хрупкая, тихая, будто дикая трава в тени.
Это несоответствие поразило Цзян Чанъяна до глубины души, и он сам удивился, насколько сильно его зацепила такая деталь. Он даже не протянул руки за мешочком, только холодно произнёс:
— С какой стати она вдруг шлёт мне мешочек? Ты, случайно, не решил подшутить надо мной?
У был так ошеломлён обвинением, что тут же вскинул голову:
— Да как бы я посмел, господин? Клянусь небом, если хоть одно слово моё ложно — пусть меня поразят пять громов с небес! Это действительно от госпожи Хэ.
Слова его и впрямь не были ложью. Не было ни одного лживого слова. Однако… одно из них было подменено. Ведь мешочек был не подарен, а награждён, как благодарность. Так что, даже если бы его попросили поклясться десять раз подряд — У поклялся бы с чистой совестью.
Цзян Чанъян с явным беспокойством вытер ладони о рукава и с сомнением пробормотал:
— Зачем она прислала мне это? Ты вообще знаешь, что там внутри?
У едва сдерживал смех, но продолжал сохранять наивно-почтительный вид, всё так же протягивая мешочек:
— Маленький человек не смеет даже заглянуть, господин. Что там — не знаю. Хотите узнать, просто загляните сами.
Цзян Чанъян стиснул губы и наконец взял мешочек. Тот сразу же показался на удивление тяжёлым. Он немного встряхнул его, нахмурился, почувствовав странную плотность. Потянул завязку — и тут же несколько блестящих монет с характерным звоном выскользнули наружу, покатились по вымощенной галькой дорожке и звеня исчезли в траве.
Брови Цзян Чанъяна резко взлетели вверх. Он окончательно развязал мешочек — внутри оказался туго набитый добрыми медяками, тяжелый, звонкий.
Вслед за этим он сжал губы в тонкую прямую линию, его взгляд стал ледяным. Он поднял глаза на У, и с гневом произнёс:
— Это опять твои проделки? Что за глупые розыгрыши?
Он выглядел не столько оскорблённым, сколько разочарованным — словно надеялся на нечто совсем другое.
У еле сдерживал смех, уже живот сводило от усилий, но лицо по-прежнему изображало вселенскую обиду:
— Господин, вы же просто губите маленького человека! Барышня Хэ велела передать, что тот, кто упаковал семена, сделал это очень хорошо — и подписал названия с таким мастерством, что решила: достойно угостить его чаем. Я ведь не мог отказаться от такого доброго намерения, вот и взял. Раз уж всё равно взял — не хотите, так хотя бы мне в награду отдайте?
Цзян Чанъян сразу понял: тут явно недоразумение. Дань`эр не из тех, кто без причины сунет мужчине кошелёк с деньгами, словно слуге на чай. Значит, произошла какая-то путаница. Он уже не злился — больше чувствовал усталость. Да и как тут сердиться, если вся сцена выглядела как фарс?
Сдерживая вздох, он холодно проговорил:
— Я поручил тебе простейшее дело — передать цветочные семена и мою благодарность. Ты умудрился всё так запутать, что теперь выгляжу то ли нищим, то ли посмешищем. Хочешь и за это награду получить? Если и впредь будешь выполнять поручения в таком духе — смело можешь убираться обратно.
У сразу подобрался, лицо стало серьёзным, руки опустились по швам. Он с почтительной строгостью произнёс:
— Есть, господин.
Цзян Чанъян метнул в него раздражённый взгляд, но не удержался от слабой усмешки. Легонько пнул его ногой:
— Пока ещё не совсем стемнело — марш искать те деньги, что рассыпал. Не бросай — в нужный момент и медяк бывает дороже золота!
У, сгорбившись, шаркал по траве, выискивая рассыпавшиеся монеты, словно провинившийся ученик. Собрав всё до последнего медяка, он с искренне раскаянным видом протянул их Цзян Чанъяну обеими руками. Тот снова сверкнул на него взглядом, с недовольным вздохом закинул монеты обратно в кошелёк, затянул завязку и, не сказав ни слова, развернулся и зашагал прочь.
У торопливо последовал за ним, стараясь идти чуть позади и по-прежнему заискивающе улыбаясь:
— Господин, когда завтра выезд?
Цзян Чанъян, не оборачиваясь, ответил сухо:
— В часы Сы[1] поедем в храм Фашоу за наставником Фуюанем. Пусть всё будет собрано заранее.
У бросил взгляд на кошелёк в руке господина, заметив, что тот всё ещё сжимает его довольно крепко, и поспешил прибавить шагу:
— Тогда я ещё раз проверю лошадей и снаряжение.
— Проверь как следует, — коротко кивнул Цзян Чанъян. — Вечером будем ужинать всей командой — посмотри, всё ли готово. Скажи повару, чтобы добавил побольше хороших блюд. А вот насчёт вина — не больше одной пиалы на человека. Ни капли больше. Проследи лично.
— Слушаюсь, — почтительно ответил У и поспешил заняться приготовлениями.
Цзян Чанъян вошёл в комнату, всё ещё держа в руке тот самый кошелёк. Движения его были привычны и спокойны: он достал из-за пояса кремень с огнивом, ловко высек искру и зажёг свечу, стоявшую на столе. Не глядя, он положил кошелёк в аккуратный, отполированный до блеска короб из самшита, что стоял в углу стола.
Немного порывшись под столешницей, Цзян Чанъян достал сложенный лист бумаги, исписанный мелкими, аккуратными иероглифами. Он медленно развернул его, поднёс ближе к пламени свечи и тщательно перечитал всё до последнего знака. Затем, не колеблясь ни мгновения, поднёс бумагу к огню. Пламя лениво лизнуло край листа, и вскоре тот сгорел до тла, не оставив ни пепла, ни следа.
Прошло совсем немного времени, как у двери раздался приглушённый стук.
— Господин, — шёпотом окликнул У, — все уже собрались.
Цзян Чанъян молча подул на огонь, погасив свечу, встал, отдёрнул засов и распахнул дверь.
— Пойдём. — Его голос был спокоен и ровен, но в тоне чувствовалась собранность и решимость.
[1] Часы Сы — 9:00–11:00 утра по китайскому традиционному времени
