Бабушка, сдерживая слёзы, нежно провела ладонью по голове внучки и спросила:
— Не станут ли смеяться над тобой в таком наряде?
Одежда, что и говорить, давно вышла из моды, ведь прошло больше двадцати лет. В городе вкусы у девушек совсем другие.
Мэн Тин лишь мягко улыбнулась и покачала головой. Эти вещи она хранила как реликвию. Для неё они были подлинно красивыми.
Бабушка знала, что внучка возвращается в школу. Поддерживая дедушку под руку, они пошли с ней до самой окраины деревни. Старики не хотели отпускать, но выбор уже был сделан.
— Я буду звонить каждый месяц. Бабушка, возвращайся домой, — сказала Мэн Тин.
Впереди был путь до города, оттуда на автостанцию, а затем самолёт.
Когда она добралась до вокзала, то не ожидала увидеть… его.
Цзян Жэнь стоял в тени, у самого въезда.
Деревня была оторвана от городской суеты, здесь всё дышало неторопливостью. Он появился в чёрной рубашке, расстёгнутой на вороте, и ждал её уже несколько дней, так как боялся, что она уедет одна.
Чтобы скоротать время, Цзян Жэнь играл с Хэ Цзюньмином в телефонные игры, ссорился с прохожими и бурчал на тех, кто приближался слишком близко. Он уже успел стать местной легендой.
Держался юноша надменно, будто весь мир ему по колено. Говорить ни с кем не желал, а одежда выдавала в нём парня не отсюда. Он ведь стильный с иголочки.
Однако Мэн Тин не могла воспринимать его всерьёз. Достаточно было вспомнить, как он, злой и мокрый, вытащил деда из пруда, с лицом, застывшим от ярости. Он тогда ещё спросил её, неужели она считает, что он способен гулять без белья…
Такой жалкий, каким он, пожалуй, не был никогда. И всё равно умудрился сохранить свою наглую ухмылку.
Уголки её губ дрогнули. Она не удержалась от улыбки.
Вокзал гудел, как растревоженный улей. Автобусы срывались с места, оставляя за собой облако выхлопов. Гудки один за другим прорезали шум толпы.
И всё же… большинство прохожих смотрели не на Цзян Жэня. Их взгляды цеплялись за неё и не могли оторваться.
Тогда ей было семнадцать.
На плечо ложился белоснежный рукав блузки, расшитой алым цветком сливы. Чёрная юбка до колен, тканевые туфли с вышитой стрекозой. Всё это будто сошло с фотографии из прошлого. Наряд, казалось бы, старомодный, но на ней он обретал особую прелесть.
Глаза цвета чая отражали небо после весеннего дождя. В её облике было что-то завораживающее, а именно наивность, обёрнутая в благородство.
Кто-то в толпе даже шепнул: «Неужели это актриса?».
Цзян Жэнь поднял глаза именно в тот момент, когда она появилась.
Этот образ запечатлелся в его памяти, как вырезанный из света.
Сам он ничем не выделялся, разве что характером, упрямым и колючим. Сидел юноша в углу, тыкал в экран, раздираемый скукой и надеждой. Вокруг — шум, лапша, дети на руках, чья-то дрема… Но всё это стало неважным.
Потому что она стояла в той самой блузке, в тех туфлях, с рюкзаком за плечами, и смотрела прямо на него.
Белые лепестки груши тихо оседали на асфальт. По стенам вокзала вились стебли дикого винограда, становясь фоном для её появления.
И он вдруг услышал собственное сердце. Стучало оно громко, будто гремел барабан внутри груди.
Раз. И ещё раз.
Он не знал, что с ним: болезнь или, наоборот, исцеление.
Персонаж в игре давно погиб. Хэ Цзюньмин отчаянно отбивался от врагов на другом конце линии, но Цзян Жэнь уже не был с ним. Он смотрел только на неё.
Цветущие груши. Виноградные листья. И она.
Семнадцатилетняя.
Этот миг стал для него живым воплощением юности. Её облик — как красивая, недостижимая мечта, от которой болит сердце.
Зимой он вспоминал её и в груди становилось тяжело.
Будто тянешь обжигающий каштан из огня: пальцы в ожогах, но отпустить не можешь.
А потом один взгляд, одна её улыбка… и ты снова в огне. Сердце вырывается из груди.
Он не умеет делать выводы. Никогда.
Чёрт, она опять улыбается.
И это так невыносимо сладко, что хочется сойти с ума.
