На солнце пара туфель вспыхнула ледяным блеском, как будто были не из стекла, а из света и ветра.
Хрустальные туфли.
— Это тебе.
Она невольно отступила назад:
— Не надо.
Туфли. Зачем? Почему?..
Её взгляд скользнул с туфель на его руки и всё стало понятно.
Жаркий июньский день. А на нём чёрные, плотно сидящие перчатки до самых пальцев.
Она спросила почти шёпотом:
— Что с руками?
Он на миг замер, а потом ответил с небрежной отговоркой:
— Поделка. Дарю — так бери. Мне самому ни к чему, вещь не моя, чужой подарок.
Она не спорила.
Мэн Тин осталась в тени, её голос звучал тихо, но уверенно:
— Подойди.
Он сделал шаг вперёд.
Теперь его высокая фигура заслоняла солнце. Коробка по-прежнему была в его руке.
Мэн Тин вытянула ладони и аккуратно приняла туфельки. Затем она посмотрела на него прямо и попросила:
— Сними перчатки.
Он раздражённо фыркнул:
— Ну ты и занудная. Всё тебе не так.
Её взгляд оставался спокойным. Девушка молча смотрела и не отступала.
Он ощутил странную слабость. Как будто проиграл бой, в который даже не вступал.
Вот теперь ты точно меня не боишься, да, Мэн Тин?
В её глазах, мягких, цвета заваренного чая, не было ни укора, ни страха. Только тихое, упрямое ожидание.
Он сдался.
Цзян Жэнь медленно снял перчатки.
Его пальцы были в поту, ладони — сжаты слишком долго. На костяшках — ссадины, суставы опухли и покраснели. Кожа — в трещинах, ногти — срезаны до мяса.
Она посмотрела внимательно.
— Что это?
Её голос был ровным, но в нём — тревога и понимание.
— Скалолазание, — коротко сказал он.
Семьдесят метров. Для обычного человека — почти безумие. Он сорвался дважды и теперь пальцы едва слушались.
Жара становилась невыносимой, но ей казалось, что тепло исходит не от солнца.
Она почувствовала, как губы шевельнулись сами собой. Голос — едва слышный, будто дыхание:
— Это… твоя награда?
— Угу.
Щипало в уголках глаз то ли от жары, то ли от чего-то внутри. Если бы она не спросила, то он бы и не признался?
Глупенький. Учиться не умеет, подарки делает нелепо. Туфли с первого взгляда были ей велики. Она даже не сможет их надеть.
Однако она впервые не сказала: «Не нужно».
Мэн Тин просто закрыла крышку и прошептала:
— Спасибо. Они… очень красивые.
Он застыл. Ему показалось, что ослышался.
Понравилось?
В памяти всплыли слова из того поста. Неужели и правда сработало это суеверное заклинание?
Прищурившись, он неожиданно спросил:
— А ты и дальше будешь танцевать?
Мэн Тин не стала юлить:
— Буду.
— А… я могу посмотреть?
Она открыла рот, будто собиралась возразить, но всё же в конце кивнула:
— Можно.
Он ждал отказа и почти услышал его заранее. Потому, когда получил согласие, он не поверил:
— Серьёзно?
Мэн Тин вспыхнула, её голос стал раздражённым и уклончивым:
— Ты собираешься десять раз одно и то же переспрашивать? Не хочешь — не приходи.
Он засмеялся. В глазах заиграла светлая искра:
— Приду. Обязательно.
Мэн Тин скользнула взглядом по его рукам. Покрасневшие, разбитые, опухшие. В груди что-то сжалось.
Он не мог вести машину, поэтому доехал на такси. Даже коробку с туфлями держал неловко, зажав под мышкой. Руки явно болели, но, кажется, он этого почти не замечал.
В детстве её называли принцессой ласково, в шутку, но относился к ней по-настоящему, как к принцессе… только он. Только Цзян Жэнь.
И при этом он никогда не строил из себя принца.
Он резко смахнул пот со лба, как мужчина, не привыкший к нежностям. Потом поднял взгляд и произнёс:
— Скажи день и место. Я запишу.
Этот простой вопрос вдруг заставил её поднять глаза. И тогда она вспомнила: финал пройдёт в городе Б.
А город Б — его родной. Там осталась его семья. Те, кто отвернулись от него.
Там он был чужим.
Изгнанником.
