В это время Шу Ян открыл дверь. Он заглянул в пустой проём и в недоумении нахмурился.
А там, в тени коридора, Цзян Жэнь держал её лицо в ладонях и, словно потеряв рассудок, наклонился и поцеловал. Никогда раньше его поцелуи не были такими. В них смешались тоска, отчаяние и любовь, жгучая до боли, будто он выдыхал вместе с ней остатки себя.
Их дыхания переплелись.
Она встала на цыпочки и нежно, почти боязливо, ответила на его поцелуй, будто опасалась разрушить что-то хрупкое и святое. Это был их первый по-настоящему близкий поцелуй. Она обвила его за талию, прижавшись всем телом, и тянулась к нему, задрав голову.
С его мокрых волос дождевые капли стекали на её ресницы, и от этого внутри у неё всё замирало и трепетало.
Он больше не был тем отстранённым и холодным, каким казался снаружи. Пока Шу Ян стоял у двери, хмурясь и выглядывая в коридор, Цзян Жэнь прятался за углом, прижимая её к себе, погружённый в поцелуй, от которого кружилась голова и дрожали колени.
В ту ночь он будто хотел исчезнуть.
Небо разрезал гром, ветер срывал потоки дождя, швыряя их в стены домов.
Он, побледнев, отстранился и отпустил её.
Немного смущённая Мэн Тин прикоснулась к губам, и, опустив взгляд, слабо улыбнулась.
Цзян Жэнь, сжав зубы, выдавил из себя тихую, безнадёжную усмешку. Он провёл ладонью по её влажным волосам и прошептал:
— Прости меня… Прости, малышка…
Он ведь клялся себе не подходить. Не тревожить её покой. Не тянуть обратно в свою боль.
Хотел, чтобы она встретила кого-то другого. Полюбила заново. Жила счастливой, свободной от него.
Она не поняла, в чём он виноват, но и не пыталась разобраться. Будучи наполовину пьяной, Мэн Тин думала просто и сердцем: он рядом, а, значит, всё хорошо.
Она не знала, почему он такой странный, но чувствовала всем существом, что он её любит.
Хмель затуманил разум, но распахнул душу.
Мгновение назад он казался потерявшим контроль, почти обезумевшим, а теперь стоял словно пойманный в капкан. В ловушку, имя которой — Мэн Тин. Девочка с большими глазами, которая смотрела на него с доверием, прижималась к нему и не задавала вопросов.
Он всегда был гордым, но сейчас, очнувшись, понял, что хотя бы уйти он должен был красиво. Без того, чтобы она увидела, как жалко он хромает.
— Можешь… — его голос едва слышно хрипел, — просто повернуться. И вернуться домой.
Она растерялась.
— Ты… уходишь?
— Угу, — кивнул он.
И в тот миг её накрыла горячая волна обиды и гнева.
Если он не любит, зачем тогда целовал так жадно, до онемения? Её губы до сих пор ноют, будто всё ещё чувствуют его прикосновение.
Если любит, то почему уходит?
— Цзян Жэнь… — её голос дрожал, но она старалась звучать твёрдо. — Если сегодня уйдёшь, я больше не буду тебя любить. — Она смотрела прямо, хотя внутри всё ломалось. — Честно. Я не шучу.
Он сглотнул, гортань дрогнула.
— Хорошо, — тихо сказал он.
Мэн Тин не знала, что ещё может сказать. Всё было зря. Ни слёзы, ни мольбы, ни упрёки — ничего не достигало его сердца.
В голове гудело, дыхание сбилось. Сквозь сдавленное горло она выдавила:
— Я больше не позволю тебе целовать меня.
— Хорошо.
— И не захочу больше тебя видеть.
— Угу.
— Я… я найду другого. Полюблю кого-то ещё. — (Только не уходи, прошу).
Он так хотел закричать: «Нет! Только попробуй».
Цзян Жэнь вспомнил, как однажды, ошибочно решив, будто её сердце отдано Сюй Цзя, он едва не потерял рассудок от ревности.
Но сейчас…
Сейчас он больше не врал себе. Кто бы это ни был, если он здоров, цел, не изуродован, то он уже лучше.
Его нога… повреждена серьёзно. Возможно, навсегда. А под рубашкой… ожоги, рубцы, перекошанная кожа. Он сам не может на это смотреть без содрогания. Что уж говорить о ней, такой чистой, тонкой, светлой…
Когда она сказала, что полюбит другого, он даже не смог ответить и только выдохнул:
— Пойдём. Я провожу.
Он опустил глаза и аккуратно застегнул молнию на её куртке. А затем сделал шаг назад. Потом ещё один. Медленно, не отводя от неё взгляда. С каждым его движением казалось, что воздух густеет, замедляется, и само время становится вязким, как сироп, стягивая горло и сердце.
Он уходил почти спокойно, будто просто один из многих, кто однажды уходит навсегда.
Почти.
Когда створки лифта начали смыкаться, она, словно очнувшись, резко потёрла глаза и кинулась вперёд:
— Цзян Жэнь! — закричала она в гулкую пустоту. — Никаких других! Понял? Только ты!
Дождь хлестал тонкими иголками. Её голос растворился в этой сырой тишине и пропал где-то между ветром, каплями и холодной, равнодушной ночью.
