— Генри! — рявкнул старик, хмуря брови. Одновременно, будто невзначай, он скользнул взглядом по Грэйту, стараясь, чтобы тот не заметил.
Рука Грэйта, развязывавшая кошель, на миг застыла. Старик явно заподозрил неладное… и немудрено: на нём ни дворянского камзола, ни ливреи слуги, ни аккуратного костюмчика клерка — лишь переделанная наспех рубаха и видавший виды пояс. А говорит так, будто платит из собственного кармана. Несоответствие статуса и кошелька в любом месте выглядит подозрительно.
Пусть он и чист перед законом, но нарочно ловить на себе лишние подозрения? Дурное это дело. Грэйт молча продолжил выкладывать на прилавок монеты — одну золотую, другую… Старик дёрнулся, но тут-же расплылся в угодливой улыбке:
— Да что вы, сударь, шутить изволите! У нас мелкая лавчонка, если так сбавить цену — прогорим. — Он покосился на деньги, перемигнулся с помощником. — Может, вам пока две бутылочки поменьше? А там — как будет удобно…
При этом он вертел первую золотую — рассматривал на свет, дул, даже к уху поднёс и… чёрт побери, надкусил. Грэйт чуть не поперхнулся: старый хрыч, тебе ли зубы рисковать! К тому же монеты хранились в шкатулке под полом бог-знает-сколько лет. Я после такого без мытья рук к еде не притронулся бы, а ты их прямо в рот…
Кишечная палочка, гастрит, рвота, лихорадка… — мысли понеслись вихрем, и взгляд Грэйта сделался совсем уж странным. Старик заметил: напрягся, подался вперёд, руки раскинул — защитная поза. И тут, от этого самого напряга, он непроизвольно глубоко втянул воздух — и монета шлёп! прямиком в горло.
Лицо перекосило.
— Ы-ы-ы… — захрипел он, обеими руками хватаясь за шею. Глаза выкатились, как у лягушки.
Застряла? Золотая? Дышать не может?!
Грэйт вздрогнул. Юный приказчик за прилавком побледнел, затрясся, хлопая старика по спине:
— Сэр! Господин Хоген!
Тщетно. Толстяк заходился фиолетовым, сгибался пополам. Помощник обхватил его одной рукой, другой пытался разжать челюсти, выгрести монету пальцами, и одновременно истошно вопил:
— Звать аптекаря!
— Бегу! — отозвался мальчишка-дверник и умчался. К лекарю ближе, чем к священнику: аптека ведь в соседнем доме.
Пока все метались, Грэйт рывком перескочил через прилавок.
— Вы что творите?! — заверещал приказчик, но Грэйт его даже не услышал. Поднырнул под локоть, обхватил старика cзади, сомкнув руки на его пузе.
Он, конечно, всего лишь воин первой ступени — против рыцарей слабак, но лавочного клерка швырнуть — пара пустяков. Тот влетел спиной в шкаф и, съёжась, только и смог заорать:
— Грабёж! Люди!
Тяжёлые шаги — вбежал коренастый мужчина с бутылкой в одной руке и деревянной ложкой в другой: видно, аптекарь. За ним — дверник, озираясь, нашёл засов и схватил его как дубину.
— Отпусти Хогена! — крикнули оба разом.
Грэйту было не до них. Расставив ноги, он натянул толстяка на своё бедро, сжал кулак, ладонью другой руки обхватил запястье и упёрся под рёбра. Рывок внутрь и вверх!
Промах — ладонь соскользнула по жиру. Чёртовы толстяки! С ними и операционный стол шире, и наркоз считай заново, а тут ещё приём Хеймлиха бестолку скользит!
Аптекарь, запыхавшись, кричал:
— Да отпустите вы его! Он же подавился, при чём тут его талия!
Грэйт вскипел:
— Тихо!
Дверник, размахнувшись, опустил засов. Грэйт успел лишь дёрнуть плечом — боль жгучая, но новый толчок вышел вдвое сильнее.
Раз! Два!
Третий — с такой силой, что воздух загудел.
— Кх-ха-ха-ха-ха!
Старик резко закашлялся, и — звяк! — изо рта на стол вылетела та самая золотая, покатилась в свете лампы.
Грэйт с облегчением отпустил толстяка, потёр ушибленное плечо и злобно глянул на дверника. Тот застыл, занеся засов для второго удара.
— Так тоже можно?! — аптекарь выронил склянку; та разбилась, расплескав зелье.
Хоген же, отдышавшись, повернул голову. Увидев перепуганного мальчишку с дубиной, Грэйта, потирающего плечо, и аптекаря на подгибающихся ногах, он всё понял и… оцепенел.
Аптекарь кинулся к Грэйту:
— Как… как вы это сделали? Приём? Заклинание? Научите! Заплачу! Всё, что угодно!
Он тянул из кармана кошель, снимал с шеи цепочку, чуть было не начал отрывать позолоченные пуговицы. Грэйт, шепча исцеляющее заклинание на охнутом плече, отмахивался:
— Да полно вам, мелкая хитрость, техника…
«Я давил не грудь, а диафрагму, милейший!» — мысленно буркнул он, но вслух продолжал объяснять, жестикулируя. Аптекарь впитывал каждое слово, кивал, кланялся всё ниже, словно и сам вот-вот рухнет в поклон.
Хоген же вспотел: зачем, ну зачем он усомнился в платежеспособности клиента, зачем усмехнулся над «сомнительными» монетами! Обида целителя — страшнее любого долга. Теперь Грэйт даже взглянуть на него не хочет, беседует с аптекарем как с равным.
Старик среагировал мгновенно. Стоило Грэйну прерваться на вдох, он согнулся в два раза, обхватив пузо руками:
— Высокочтимый целитель! Благодарю за спасённую жизнь и молю простить грубость лавки!
Грэйт, смущённо махнув, попытался помочь ему распрямиться, но Хоген уже командовал:
— Ро́г! Неси всё, что просил господин целитель!
— Франк! Две дюжины лучшей белой бумаги… нет, две!
— Десять перьевых ручек, две большие бутыли чернил!
Дверник и приказчик заметались гурьбой, сбивая друг друга с ног. Теперь уже Грэйт махал руками:
— Постойте! Я не в состоянии…
— Как можно дозволить вам платить! — Хоген хлопнул себя по груди, жир вибрировал, будто барабан. — Вы спасли мою грошовую жизнь, разве нескольких пачек бумаги мало за такой долг?
— Хотя бы обычной бумаги, а не магической… та уж слишком…
— Добавьте тогда ещё пару стоп обычной! Рог! Упакуйте добру господину и отнесите прямиком к нему домой! И сколько Грэйт ни отнекивался, лавочник лишь расправлял плечи шире, заглушая все возражения громовым смехом. Монеты на прилавке тихо поблёскивали, а старый Хоген сиял не меньше — ведь теперь он знал: мастер-целитель стоит куда дороже любой золотой.
