В ту ночь луна была необычайно яркой и полной, море спокойно дышало под её светом, и боевые корабли покинули остров, скользя по глади воды. Опытный проводник уверенно указывал путь, а десятки гребцов слаженно работали веслами, ведя судно к далёкому берегу.
Жители острова, что отправились в путь вместе с остальными, уже были устроены на борту. Они смотрели с благоговейным почтением и осторожностью на мужественную фигуру молодого мужчины, чей силуэт чётко вырисовывался в отблесках луны. Женщины баюкали детей, стараясь, чтобы ни один звук не нарушил ночную тишину.
И всё же на лицах этих людей, потемневших и иссохших от лишений, впервые за долгие годы проступал живой, наполненный надеждой свет — тот самый свет, который, казалось, они уже давно утратили.
С того самого дня, как они прибыли на остров, прошли всего лишь одни сутки, но за это время их судьба перевернулась так, как не менялась за всю жизнь. Они знали: человек, что ведёт их домой, станет новым владыкой всего мира.
Эти люди прожили на заброшенном острове много лет, отрезанные от великого мира, что охвачен смутой и войнами в последние дни династии Хань. Им и впрямь прежде не доводилось слышать имени хоу Вэй Шао. Но в сердце каждого жила странная, почти суеверная вера: этот молодой полководец, что ради горстки обездоленных переселенцев замедлил своё победоносное наступление, способен даровать им долгожданную передышку и покой, которых не знали они с самого детства.
В тревожные годы, когда людские жизни не стоили и медной монеты, разве не чудо — встретить властителя, готового преклонить колено перед судьбой простых людей? Как тут не испытать благодарность и волнение, сродни новой надежде?
…
Все заботы были улажены. Вэй Шао отпустил Лэй Яня с другими приближёнными, а сам вернулся в тесную судовую каюту.
Он стоял у деревянного окошка, выходящего на тёмную гладь моря, и долго в молчании вглядывался в бездонное звёздное небо, где светило холодное северное созвездие. Его мысли скользили между прошлым и будущим, между тревогами войны и мечтами о мирном времени…
…
Юндуская столица наконец пала. Последний император династии Хань бежал в земли Шу, но как могла зыбкая власть устоять перед натиском войск Вэй Шао, решившего раз и навсегда очистить путь к единству Поднебесной?
Пала и последняя твердыня.
Когда его воины уже водружали знамёна на городских стенах, приветствуя победу восторженными криками, до Вэй Шао донеслась весть: поверженный император свёл счёты с жизнью в своей опустевшей резиденции.
Вокруг, под ногами, в беспорядке валялись тела павших. Воздух был насыщен удушающей тяжёлой вонью крови и гари, в домах ещё тлели угли недавних пожаров, густой дым стелился по разбитым улицам. Вдалеке раздавались сдавленные рыдания горожан — пленные и уцелевшие не смели плакать громко, будто сама тень смерти склонилась над этими руинами.
Всё это было для него привычно, почти обыденно. В окружении тяжеловооруженных гвардейцев он вошёл в покои, наполненные тяжёлым запахом смерти и утраты.
На окровавленном полу безмолвно лежали несколько женщин в ярких шелковых одеждах, сломанные и безжизненные, как опавшие цветы. На низком ложе, рядом друг с другом, покоились два тела — мужчина и женщина, застывшие в вечном покое.
Старый евнух, едва держась на дрожащих коленях, рухнул в лужу крови и сиплым, надломленным голосом произнёс:
— Эти двое… это бывший повелитель, Лю Янь, и его императрица, госпожа Цяо…
Перед смертью Лю Янь приказал верному евнуху перебить всех наложниц и прислужниц, а затем собственноручно лишил жизни императрицу. После этого, немедля, он выпил яд.
Его глаза были плотно закрыты, лицо покрыла смертельная белизна с синим отливом, черты застыло перекосило в судорожной гримасе.
Вэй Шао задержал взгляд на мёртвом Лю Яне, а затем перевёл его на женщину, что лежала рядом с ним, почти прикасаясь плечом.
Это была младшая сестра покойной супруги Вэй Шао — тоже из ненавистного ему рода Цяо.
На ней всё ещё была аккуратно застёгнутая парадная одежда, но в левой части груди зияла глубокая рана, оставленная клинком. Кровь хлынула из неё густой тёмной волной, пропитав и исказив пышный узорный шелк, впитавшись во все слои ткани.
По тому, как ровно вошёл меч, и по следу от раны, было видно: удар был нанесён без промаха, с силой, насквозь.
Однако, если выражение лица Лю Яня и в смерти хранило печать мучительного страха, то лик ушедшей девушки из рода Цяо оставался странно спокойным. Она просто смежила веки, её длинные ресницы отбрасывали лёгкую тень — словно не смерть пришла за ней, а только лёгкий сон.
Хотя девушка была мертва уже некоторое время, её тело окоченело и остыло, но даже в смерти она оставалась поразительно прекрасна. Кровавый след на груди, прорвавший насквозь нежные ткани, не только не умалял её красоты, но словно придавал ей особую, пронзительную трагичность и печаль.
Такую, что даже самое холодное сердце могло дрогнуть перед этим зрелищем.
Однако взгляд Вэй Шао лишь на миг задержался на её лице — таком похожем на черты его покойной жены, Да Цяо, — и тут же вновь потух, остался равнодушным и отрешённым, не выражая ни сочувствия, ни жалости.
Под пристальным, сдавленным от страха взором старого евнуха, он безмолвно развернулся и вышел из мрачных покоев.
Ему было всего тридцать, а он уже стал властителем Поднебесной. Сегодня был тот самый день, когда с его пути исчезло последнее препятствие, мешавшее великому свершению.
Все его враги были повержены. Те, кому он уготовил смерть, — один за другим пали по его воле. Теперь во всей стране не осталось никого, кто бы посмел сразиться с ним за этот трон. И вся эта прекрасная земля, её реки и горы — отныне принадлежали ему.
В этот миг он должен был бы ощущать ликование. Ещё мгновение назад победные крики его воинов, доносившиеся с городских стен, казались неугасающим эхом в ушах. Но почему-то Вэй Шао не чувствовал даже тени радости.
Возможно, таких штурмов и таких побед на его счету было уже слишком много — давно притупились эмоции, осталась только усталость. Последний поверженный враг, упрямо державшийся за трон все эти годы, был для него всего лишь очередной целью. Теперь цель достигнута — но внутри осталась лишь неясная пустота, странное ощущение одиночества на вершине.
Чувство, будто он стоял на самом краю мира, и не к кому было обратиться взглядом.
