Он быстро шагал по улицам, затянутым дымом и гарью, хмуро наблюдая, как его солдаты дают волю своим низменным страстям — убивают, грабят, поджигают дома, даже насилуют, срывая напряжение долгой осады. Вой стоящих на коленях горожан, их мольбы и стоны он словно не слышал: ведь эти люди помогали бывшему императору сопротивляться его войскам — значит, такова их кара.
И только когда наутро, услышав о происходящем, к нему в спешке примчался военный советник Гунсун Ян, умоляя прекратить бойню, Вэй Шао, наконец, нехотя отдал приказ остановить резню.
С того самого дня, как он взошёл на трон, Великая Янь не знала покоя — война следовала за войной. Вернувшись в Лоян, он назначил на ключевые должности способных людей, расширил налоговую базу, наполнил казну, чтобы обеспечить армию всем необходимым для новых походов. Всё это — ради того, чтобы противостоять сяньби и хунну. Годы спустя железные всадники Янь, наконец, заняли столицу хунну — Драконий город, а прежние хозяева этих степей были изгнаны далеко на север, навсегда исчезнув из этих мест.
В его дворце красавицы сменяли друг друга одна за другой, но ни одна не смогла удержать его сердце. Даже если он одаривал какую-то внимание и лаской в опочивальне, вскоре наступала неизбежная прохлада и равнодушие. Что уж говорить о госпоже Су, возведённой им в императрицы: за последние годы он едва ли хоть, раз позвал её к себе. Ему оставалось только холодно и безучастно наблюдать, как она — как и другие женщины во дворце — ведёт бесконечную и жалкую борьбу за его благосклонность. Всё это вызывало в нём только раздражение и презрение.
Воспоминания юности давно стёрлись из его сердца, словно никогда и не существовали. Лишь по ночам, когда тишина окутывала опустевший дворец, он поднимался на высокую башню, и в такие минуты, вспоминая свою давно ушедшую бабушку, его застывшее, окаменевшее сердце понемногу начинало оттаивать…
Только в такие минуты, один на высоких башнях дворца, он ощущал короткую вспышку одиночества — одиночества, от которого не укрыться нигде на земле.
Он ясно понимал: будь его бабушка ещё жива, она бы никогда не пожелала видеть его таким, каким он стал. Но теперь он уже не мог остановиться. Бабушка давно ушла, матери достаточно было покоя и почёта, а женщины во дворце не могли задержать его ни на миг. На всём белом свете не осталось никого, кто бы мог растопить его сердце, когда-то, с двенадцати лет, наполненное лишь жаждой мести.
Ему было необходимо всё больше новых завоеваний, всё больше острых ощущений победы и власти. Уже во второй год после разгрома хунну, не слушая ни Гунсун Яна, ни прочих сановников, он снова начал войну — теперь за земли Западного края. Годы за годами он вел непрекращающиеся походы, и, наконец, исполнил задуманное: огромные пространства Западного края подчинились Великой Янь, войдя в состав его державы.
За какие-то десять лет он совершил то, что не удавалось ни одному государю до него: сделал империю Великой Янь грозой для всех четырёх сторон света. Хвалебные доклады и прославляющие его свитки шли ко двору нескончаемым потоком, словно снегопад, и всё же большинство из них так и оставались нераспечатанными на его письменном столе.
И вот в тот самый год случилась беда: Хуанхэ вышла из берегов у Хуасяня, воды хлынули и затопили северо-восток Юя и юго-запад Луси, поглотив деревни, поля, несчастные дома. Не сосчитать было погибших — ни людей, ни скота.
С тех пор как была основана Великая Янь, народ терпел бремя тяжелых налогов и бесконечных повинностей. Люди изнемогали под гнётом, и вот теперь по всей стране вспыхивали волнения и мятежи. Он был вынужден вновь и вновь подавлять их, пока наконец не восстановил видимость порядка. Но не успел он передохнуть, как пришло новое страшное известие: его самый надёжный помощник, всесильный канцлер Гунсун Ян, скончался вдали от столицы, пытаясь усмирить воду и успокоить народ.
Перед самой смертью Гунсун Ян прислал ему последнюю свою челобитную: в ней канцлер с горечью указывал, что из-за беспрерывных войн казна пуста, а народ доведён до отчаяния; что беды нависли над страной со всех сторон, и лишь мудрость владыки, забота о реке и о народе, прекращение походов и облегчение тяжкого гнёта могут спасти страну от гибели.
Те старые полководцы и сподвижники, с которыми он когда-то вместе завоёвывал Поднебесную, теперь почти все исчезли: кто погиб на полях сражений, кто ушёл в отставку, кто—устрашённый его суровым нравом и единоличной властью—давно уже не осмеливался возразить ему ни словом.
Лишь Гунсун Ян оставался рядом — единственный, кто, не страшась гнева, не раз попадал в опалу и ссылки, но всё равно снова и снова возносил ему горькие и смелые увещания.
Теперь и Гунсун Ян умер.
В его душе вдруг разлилась всепоглощающая, промозглая пустота одинокого властителя.
Он, наконец, был потрясён: велел прервать дворцовые приёмы на три дня и лично написал эдикт о покаянии, признавая свои ошибки.
И всё же, когда он только собрался издать указ о покое и восстановлении страны, из земель Балин пришла новая беда: там вновь вспыхнуло восстание беженцев, и всего за несколько месяцев его ряды разрослись до десятков тысяч. Говорили, что во главе восставших стоит тот самый человек с зелёными глазами — тот, кого в своё время приютил бывший император и кто почти на два года сумел сдерживать его победоносное наступление.
Вэй Шао пришёл в ярость, и дикий зверь в его душе вновь вырвался на свободу. Не слушая ни увещеваний Вэй Цюаня, ни предостережений других сановников, он решил возглавить поход лично. Перед выступлением он вознёс жертвы Небу на холме Хуаньцю, поклялся покончить с этим мятежом, собственноручно уничтожить зеленоглазого предводителя, а после — вновь заняться народом и никогда более не начинать войны без нужды.
