Сун Маочунь и остальные, разумеется, дружно согласились и встали, следуя за Сун Мо.
А Сун Ичунь распахнул глаза — у него в груди снова кольнуло.
Я же ещё жив и в сознании! А он уже прикрывается «покойной тишиной», чтобы отгородить меня от всех!
Если однажды я стану стар, немощен и утрачу власть над домом — он ведь и вовсе не постесняется выжить меня!
Он не выдержал:
— Яньтан, если хочешь уходить — уходи. Но я ещё не договорил с твоим страшим и младшим дядями!
Сун Маочунь и Сун Фэнчунь переглянулись — и остались.
Сун Мо не смутился. Он улыбнулся и сказал Сун То:
— Раз старшие хотят поговорить, не будем им мешать. Пойдём, выпьем чаю в приемной.
С этими словами он первым вышел из внутренней комнаты.
Сун То поспешно закивал и последовал за ним.
На выходе они столкнулись с Сун Туньчунем и Сун Яо.
Сун Туньчунь тут же спросил:
— Как здоровье второго брата?
Сун Мо не стал особенно церемониться:
— Отец как раз сейчас беседует со старшим и младшими дядями. Если хотите — зайдите к нему сами.
— А… — только и сказал Сун Туньчунь, кивая. Он с сыном, Сун Яо, направился вглубь.
Сун Мо между тем устроил всех в приёмной, предложил чаю.
Сун Хань тихонько потянул брата за рукав:
— Брат… почему отец не разрешает нам быть при нём?
Широко распахнутые, наивные глаза Сун Ханя глядели на Сун Мо с доверием, от которого тому словно ножом резанули по сердцу.
— Старший брат просто немного постарше, — мягко утешил он младшего. — Потому и поручают ему больше. Вот подрастёшь — отец и тебе начнёт доверять важные дела.
Сун Хань послушно кивнул.
А в чайной Доу Чжао уже знала, что произошло во внутренних покоях.
Она сидела с чашкой в руках, задумчиво перебирая мысли.
Сун Ичунь боится Сун Мо, потому что считает его угрозой — это понятно. Но почему он не доверяет даже Сун Ханю?
Ведь это — его младший сын…
Тем временем по двору уже разнеслась весть о болезни гуна Ина. Родственники и знакомые, как водится, начали один за другим наведываться с визитами.
Сун Мо неизменно оставался в приёмной. Несколько раз Сун Ичунь, прямо при гостях, приказывал ему вернуться в павильон Ичжи и велел Тао Цичжуну заняться приёмом гостей.
И каждый раз Сун Мо вежливо, без возражений кивал:
— Как будет угодно отцу.
А когда гости уходили — он продолжал делать своё, будто приказа и не было вовсе.
В конце концов Сун Ичунь не выдержал: разозлившись, метнул прямо в сына фарфоровую чашу.
Сун Мо отошел в сторону — и та лишь глухо ударилась о колонну.
В следующий миг пришли новые посетители. Сун Мо же, как ни в чём не бывало, обернулся с улыбкой и вышел навстречу.
Но кто из гостей, приходя в резиденцию гуна Ина, видя рядом Сун Мо и Тао Цичжуна — хоть на миг спутал бы, кто здесь настоящий хозяин?
Тем более, что гости шли волной — одни за другими.
Как бы Сун Ичунь ни был недоволен сыном, он ведь не мог при каждом новом визите отдельно заявлять: «Сун Мо? Не обращайте на него внимания!» — тогда бы в дураках остался он сам.
Вот и выходило: Сун Ичунь продолжал злиться, кипеть и метать громы, Сун Мо — продолжал принимать гостей, как полагается наследнику, а Тао Цичжун — всё так же молча следовал за ним, будто обычный дворцовый служащий.
И ничего не менялось.
Более того — находились и такие, кто, считая себя особенно близким к Сун Ичуню, позволяли себе увещевания:
— Всё же Яньтан нынче занимает пост чиновника третьего ранга. Даже если он тебя чем-то не устроил, разве можно вот так — при всех — терять его лицо?
А иные вовсе начинали наставлять Сун Циня:
— Ты же старший! Почему не урезонишь второго дядю? А вместо этого сидишь с ним, в этом нелепом разладе участвуешь? Вроде бы парень ты степенный, а когда надо — теряешь голову!
Сун Цинь только мрачно молчал.
Хоть бы одно слово в свою защиту — не осмеливался.
А те, кто с Сун Ичунем не особенно был близок, — напротив, восхищённо отзывались о Сун Мо:
— А я ведь раньше думал, он человек отстранённый, хладнокровный… А теперь посмотри: сколько бы гун на него ни гневался, он всё равно кроток, почтителен, ни тени упрёка. Такое поведение — и есть истинная сыновняя преданность.
Не в подчинении дело, а в тоне, в отношении.
Редкость, редкость…
Стоило Сун Ичуню услышать все эти разговоры — едва здоровье чуть-чуть пошло на поправку — как он снова с яростью выплюнул кровь. Болезнь обострилась.
А в чайной Доу Чжао, услышав об этом, украдкой усмехнулась.
Поймав момент, когда в доме не было гостей, она велела служанкам и пожилым кормилицам поболтать перед окнами покоев Сун Ичуня:
— …Ты слышала, нет? Говорят, семья Доу дала госпоже в приданое больше ста тысяч лянов серебра. А госпожа — вся, до последней монеты, отдала на управление Господину наследнику. Потому и приехал господин Чжун из Тринадцатиторгового зала — проверять счета с семьёй Доу…
Сун Ичунь, услышав это, окончательно вышел из себя, задыхаясь от гнева, закричал:
— Невежа! Предатель! Неблагодарный сын!
И лишь тогда Доу Чжао позволила отправить в дом Доу весть: мол, гун серьёзно болен.
На самом деле, в доме Доу уже слышали, что Сун Ичунь заболел. Но от Доу Чжао никаких вестей не поступало — и никто не знал, правда ли это. Потому и молчали.
Теперь, узнав, что сигнал наконец пришёл от самой Доу Чжао, и расценив это как знак уважения, семья Доу не стала медлить: в резиденцию гуна Ина прибыли не только Доу Шиюн и Доу Шихен, но и сам Доу Шишу.
А Сун Ичунь, лёжа в своей постели, кипел от ярости.
Болею уже столько времени…
А эти, называющие себя родственниками, только теперь решили навестить меня. Что это? Из уважения к невестке? Или чтобы показать — между нашими семьями связи уже не те?
Но как бы ни гневился, выражать раздражение при гостях из семьи Доу он не смел.
При всём, при всём… лицо всё-таки сохранить надо.
В самом деле, ведь люди из семьи Доу явились с визитом с соблюдением всех приличий, вежливо, почтительно. Разве можно упрекнуть их за то, что пришли не первыми?
А у Сун Ичуня — лицо посерело, будто налитое железом.
Доу Шиюн, решив, что у него просто тяжёлое состояние, стал его успокаивать:
— Яньтан нынче такой способный — если у приёмной будет поручение, передайте ему, он справится. А моя дочь — я её знаю — девочка покладистая, разумная. Всё это время, слышал, в чайной сидит, сама за лекарствами следит, лично варит для господина гуна отвары… Вы только поправляйтесь — глядишь, скоро и встанете на ноги!
Сун Ичунь, услышав это, у него чуть волосы дыбом не встали.
Как только семья Доу покинула покои, он с яростью хлопнул по кровати и заорал:
— Тао Цичжун! Тао Цичжун, ко мне! Немедленно!
— Мои отвары… всё это время — жена Яньтана варила?!
— Да, — пробормотал Тао Цичжун, — ведь не скажешь же, что Ло Янь варила, а госпожа просто сидела рядом, наблюдая.
Сун Ичунь не стал слушать. Позабыв про слабость, подскочил:
— Ты что, с ума сошёл?! Как ты мог позволить ей варить мне лекарства?! Ты что, надеешься, что я ещё недостаточно долго прожил?! Немедленно! Прогнать её прочь! С этого часа пусть и близко не подходит к моим покоям!
— Сам займись отварами! Нет — все травы выбросить к чертям, всё купить заново!
Хитрейший может тысячу ходов просчитать — но одного-то всё равно упустит.
Он так был занят слежкой за Сун Мо… что напрочь забыл про ту, кто всё это время безмолвно сидела в стороне. Про эту бессловесную, незаметную невестку, которая теперь, выходит, держала в руках его жизнь.
