Он поднял глаза и увидел, что она смеётся.
Глаза блестели в свете лампы, в улыбке — озорство. Она выглядела так, будто весна расцвела прямо в классе. Смех дрожал у неё в плечах, она едва сдерживалась.
Семнадцатилетняя, лёгкая, как лепесток сакуры.
«Дурачок ты, ахаха!» — смеялась она уже почти вслух.
Цзян Жэнь понял, что объект шутки — он. Парень щёлкнул её по щеке:
— Ну-ка, ещё раз засмейся — и сама себя не узнаешь!
Она прикусила губу, пытаясь унять смех, но в глазах плясал свет.
Проверку она продолжила, но теперь с хитринкой. Мэн Тин намеренно задавала вопросы о первых строках.
Он, как и ожидалось, тут же хмурился, сдвигал брови и замолкал. Цзян Жэнь думал долго, отвечал медленно. Но отвечал.
И что поразительно из всех десяти текстов он не ошибся ни разу.
Мэн Тин замолчала. Она и представить не могла, что он справится.
В его глазах горел живой огонь. Тот самый, что рождается не от таланта, а от воли.
— Я выучил, — сказал он с нажимом. — Значит, ты тоже держи слово. Вернёшься ко мне?
Мэн Тин кивнула. Она не умела лгать и не хотела.
На его лице расплылась довольная улыбка.
— Маленькая учительница, — произнёс он, прищурившись, — я ещё одно стихотворение выучил. Хочешь услышать?
— Одно в придачу? — удивлённо переспросила она, заглянув в свою тетрадь. — Но у меня помечено только десять…
Он накрыл учебник ладонью, не давая ей проверить, и с лукавым блеском в глазах сказал:
— Вы, отличники, вроде тащитесь от поэзии? Ну тогда слушай.
Он начал читать:
Если бы мы не встретились,
Сердце, быть может, не знало бы тяжести.
А разминувшись навсегда,
Не научились бы мы быть спокойными.
Один взгляд —
И всё внутри дрожит, словно в бурю…
Это было стихотворение Ван Гочжэня — «Лишь бы однажды любили друг друга».
Звучало оно по-мужски твёрдо, будто вызов.
У Мэн Тин вспыхнули щёки:
— Всё, хватит! Победа за тобой! Продолжу с тобой заниматься на следующей неделе.
Он рассмеялся. Громко, искренне, с той самой детской, неукротимой радостью.
— А что смущаешься? Слушай дальше, я ещё найду, что прочесть!
— Не хочу слушать! — воскликнула она, заливаясь краской.
Даже её уши покраснели.
Мэн Тин быстро сунула книгу ему обратно:
— На сегодня хватит!
Цзян Жэнь не удержался и засмеялся в голос:
— Тогда похвали меня. Признай, что я крут.
— Не зазнавайся, — тихо сказала Мэн Тин.
— Тогда посмотри мне в глаза, — ответил он.
Она подняла взгляд и на миг застыла.
Белки его глаз были исчерчены тонкими красными прожилками, будто по хрупкому стеклу прошли невидимые трещины. Сосуды проступили так явственно, что стало ясно, что он почти не спал.
Двенадцать дней без отдыха, без передышки.
Наверняка он даже во сне бормотал отрывки наизусть.
И только теперь, смотря на него молча, она по-настоящему поняла. То, что ей всегда давалось легко, он вырывал для себя с боем.
Цзян Жэнь тихо рассмеялся. Не грубо, не вызывающе, а почти устало:
— Просто хотел увидеть тебя пораньше. Я ведь парень. Обещал — значит, сделаю.
Она моргнула.
В его взгляде не было ни привычного хвастовства, ни той дерзости, с которой он обычно себя вёл. Только ясная, неподдельная серьёзность. Глубокая, искренняя, почти трогательная.
Наверное, для человека, склонного к резким вспышкам, зазубривание — как пытка.
Он боролся с собой. Страдал, но всё равно не отступил.
Мэн Тин нащупала в кармане что-то металлическое.
— Дай руку, — спокойно сказала она.
Он без лишних слов протянул ладонь. Она вложила в неё простую серебристую ручку Hero. Та ещё хранила тепло её пальцев.
Поймав себя на том, что вдруг вспомнила слова отца о том, как важно поддерживать тех, кто отстаёт, она серьёзно произнесла:
— Ты действительно молодец. Это за старание.
Цзян Жэнь сжал ручку. В груди вдруг что-то вспыхнуло. Тепло разлилось по венам, будто кто-то зажёг внутри маленький огонь.
Он чувствовал себя нелепым школьником, потерявшимся в коридорах, и эта девочка с дешёвой ручкой в пять юаней вдруг стала его полюсом, его светом.
Вот чёрт.
Казалось, счастье выбило из него весь воздух. Если бы ему прямо сейчас сказали выучить не десять, а десять тысяч этих «чжи-ху-чже-е», он бы согласился без единого слова.
Когда Мэн Тин ушла, он не сразу повернулся. Цзян Жэнь стоял, как вкопанный, у дверей, провожая её взглядом.
Во дворе школы мягко мерцали фонари. Ветер задел её волосы. Лёгкий, почти неощутимый порыв.
Он поднёс к лицу ту самую ручку и вдохнул.
На пластике остался её запах, еле уловимый, тёплый, как сама она.
Он усмехнулся.
Когда-то время шло медленно. Настолько медленно, что одного взгляда, одной похвалы хватало на целую жизнь. И, кажется, именно на эту жизнь он и был обречён.
Обречён любить одну-единственную.
