Парень не стал дожидаться второго намёка. Он развернулся и исчез с такой скоростью, будто за ним гналась стая.
Зазвенел звонок. Толпа, как волна, разошлась, оставив после себя тишину и прохладу.
Цзян Жэнь обернулся. Его глаза были глубокими и тёмными, как полночь без звёзд.
— Уже пора. Разве ты не должен быть на вечернем? — мягко спросила Мэн Тин.
— Наше «вечернее»? — с ленцой протянул он. — Карты, сон, караоке… по желанию.
Она засмеялась. Легко, невесомо, так, как смеются только в мае.
— Прости, что дёрнула тебя, — тихо сказала она. — В пятницу меня не будет, хотела бы провести занятие сегодня. Это возможно?
— Конечно, — кивнул он. А потом, чуть прищурившись, он уточнил:
— А что в пятницу?
Её взгляд слегка потускнел. Губы дрогнули.
Она не спешила отвечать, не хотела делиться. В этом молчании скрывалась её давняя, почти забытая слабость.
Когда ей было тринадцать, а может, и четырнадцать, она выступала в балетной пачке: тонкая, изящная, будто фарфоровая.
После каждого номера за ней увязывались мальчишки. Они не решались заговорить, но глаз не отводили.
Одноклассницы болтали, смеялись, а она шла одна. За спиной тянулась тишина и взгляды, полные восхищения.
Поначалу у неё были подруги, но потом…
Матери этих подруг сделали выбор за них:
— Не смей с ней гулять. К ней мальчики вьются, как пчёлы. Это неприлично. Поняла?
С тех пор, даже если она оставалась после уроков, никто не ждал её у ворот. Ни одна девочка не подходила. Тогда она впервые ощутила, что значит злость.
Маленькая, упрямая, Мэн Тин сжимала кулаки и швыряла камешки в сторону тех, кто прятался в тени:
— Уходите! Не ходите за мной!
Но стоило ей выкрикнуть и ком подкатил к горлу. Слёзы побежали по щекам, липли к подбородку. Она вытирала их рукой, а мальчишки стояли молча, будто приросли к земле. Никто не осмелился приблизиться.
Для большинства девочек в этом возрасте внимание одного мальчика — уже событие. А когда за тобой волочится целая стая — это уже проклятие.
Цзэн Юцзе тогда шутила и прятала тревогу за лёгкими смешками. Она понимала, как больно это может ранить, и старалась защитить словом, жестом, объятием.
С годами эта история стерлась, потускнела и осталась где-то за спиной.
Однако стоило Мэн Тин выйти на сцену и с ней происходило превращение. Внутри будто включался свет. Она становилась другой. Захватывающе красивой, почти нереальной. Даже такие, как Шу Лань, просили родителей записать их на балет, едва увидев её танец.
Воспоминания нахлынули внезапно.
И вдруг она вспомнила лицо. Лицо Сюй Цзя.
Он же… тоже тогда был там.
В восьмом классе за ней действительно кто-то тянулся. Всегда на пару шагов позади, в толпе. Невысокий, пухленький, с пристальным, немного растерянным взглядом.
После той сцены, когда она разрыдалась, мальчики исчезли. Иногда кто-то ещё пробовал пройти мимо школы, делая вид, что случайно, но она больше не смотрела в ту сторону.
Слова Цзэн Юцзе тогда оказались, как якорь, и мир стал спокойнее. А тот мальчишка больше не появился вовсе. И только теперь она поняла, что Сюй Цзя учился с ней в одной школе.
После той аварии, когда они с матерью оказались на больничной койке, семье пришлось продать дом, чтобы оплатить лечение её глаз.
Они перебрались в съёмную квартиру в новом районе поближе к школе, куда ходили остальные дети.
Для Мэн Тин это место было на отшибе. С каждым днём она всё острее чувствовала, как её путь с другими больше не совпадает.
За прошедшие годы Сюй Цзя изменился до неузнаваемости. Он вытянулся, его лицо стало чётче, исчез прежний округлый силуэт.
Когда они столкнулись, она не узнала его. Однако теперь, вспомнив, кем он был, Мэн Тин вдруг ясно поняла, что Цзян Жэню нельзя туда приходить.
