Он ненавидел её, как ненавидят то, что делают видимым чужую боль.
Он влюбился в Мэн Тин и в глубине души боялся. А вдруг она такая же? Красивая. Утончённая. Недосягаемая. Как лепесток, внутри которого спрятана тонкая, ледяная игла.
В закатном свете её волосы переливались мягким золочёным отблеском. И вот зазвучало пианино.
Он поднял взгляд.
Клавиши под её пальцами оживали. Лёгкие ноты скакали, как солнечные зайчики.
Это была детская мелодия «Маленькая звёздочка». Простая, ласковая, как колыбельная. Та самая, что напевают младенцам. Та, что его мать считала пустой и никогда бы не сыграла. А она сыграла. Ненапряжённо, легко. Без показного мастерства, но с теплом.
Когда Мэн Тин закончила, она закрыла крышку и улыбнулась:
— Всё, идём.
Он остался на месте.
Цзян Жэнь не мог сдвинуться. Как будто окаменел.
Позже, когда она подошла к окну, чтобы перекрыть тёплый ветер и впустить тень, он вдруг сказал — тихо, почти шёпотом:
— Хорошо.
Может, она и не придала значения, но он понял: что-то изменилось. Безвозвратно. Даже если она об этом не подозревает. Даже если не знает, что только что сделала.
Он знал. Он потерян. Теперь он принадлежит ей. Полностью. До последней мысли.
Раньше он не выносил пианино. А теперь сходит с ума от звука, который извлекают её руки.
Прежде чем уйти, она потянулась к пульту от кондиционера. Тот лежал высоко, на колонке у окна; сам Цзян Жэнь положил его туда.
Мэн Тин встала на носочки, вытянулась, но всё равно не доставала.
Он подошёл.
Он не прикоснулся к ней, но встал почти вплотную, словно окутал собой. Юноша протянул руку и взял пульт с лёгкостью.
Ни одно движение не нарушило границу.
Он был рядом, слишком близко, но между ними оставалась тонкая пленка воздуха, как неразорванное заклинание.
Он так хотел быть с ней. Так хотел, чтобы это касание случилось хоть взглядом, хоть дыханием.
Если бы в тот миг кто-то — случай, небо, сама Вселенная — сказал ему: «она любит тебя», он бы с улыбкой умер в следующую секунду.
Когда она обернулась, он уже выключал кондиционер, как ни в чём не бывало.
— Всё готово. Пошли.
Её лицо было невозмутимым, а голос — ровным. И потому — от начала до конца — она ничего не поняла.
В пятничный вечер Мэн Тин вошла в городской Центр искусств.
Отборочный тур уже начался.
Поскольку участники распределялись по времени, зал не был переполнен.
Организаторы тщательно следили за порядком.
На сцене расстелили ковровое покрытие, свет софитов резал глаза.
Пять лет прошло. Другая жизнь, другая она. Однако её ноги снова стояли на той самой сцене.
Сначала каждому выдавали номер. Затем, услышав своё, участники шли за кулисы, где они переодевались, разминались и ждали сигнала.
Мэн Тин досталась табличка с цифрой 89.
Отбор шёл два дня, и почти двести заявок на один город — обычное дело.
В гримёрке царила спешка: девушки поспешно наносили макияж.
У Мэн Тин косметики не было, ведь все деньги ушли на костюм и пуанты.
Однако она умела справляться другими средствами. Её лицо от природы было тонким, чистым, с ясной архитектурой черт. Волосы девушка собрала в пучок и закрепила белой резинкой с бутоном. Скромно, но элегантно.
Изящная шея выглядела будто специально выточенной из фарфора. В её осанке чувствовалось нечто врождённое, лёгкое благородство.
Переодеваться она не торопилась. Её очередь подходила не сразу.
Мэн Тин глянула на часы. 21:10. Сейчас на сцене был участник под номером 78. Если всё пойдёт по графику, то её выход в 22:00.
Однако конкурсы редко идут строго по плану: иногда кого-то зовут, а он так и не появляется. Подобных участников просто вычёркивают.
Так и случилось: после 78-го вызвали 82-го. Номера 79, 80 и 81 так и не отозвались. Очередь резко продвинулась.
Ведущий объявил в микрофон:
— Участники с номерами 85 по 90, просим приготовиться.
