Через несколько дней после операции он настоял на возвращении в Китай. Родная обстановка была ему привычнее, и он был уверен в том, что восстановление пройдёт лучше дома.
Костные травмы требуют покоя. Сотню дней минимум. Впереди была долгая дорога.
К тому же, он не мог бросить строительный проект. Многое зависело от него, и слишком многое требовало его личного участия.
По возвращению он почти сразу столкнулся с подавленным, потерянным Цзян Цзюсянем.
Вэнь Жуй сбежал. Он отказался сотрудничать со следствием. Признание Цзун Лина стало для него ударом. Всё можно было предотвратить при условии, если были бы средства, но денег больше не осталось.
Год назад Цзян Цзюсянь потратил почти всё, чтобы нанести Цзян Жэню удар.
Да, «Лебединое шале» выстрелило, проект стал успешным, но даже этого оказалось недостаточно, чтобы покрыть все подкупы, махинации и скрытые расходы.
Когда Вэнь Жуй вновь обратился за деньгами, чтобы «уладить» проблему, выяснилось, что за ним давно следят. Каждый шаг фиксировался, каждое движение было под контролем.
Тогда он понял, что Цзян Жэнь уже больше не тот мальчишка, которого можно запугать. Он стал другим. Опасным. Взрослым.
Собрав остатки средств, которые Цзян Цзюсянь ещё мог выделить, Вэнь Жуй исчез.
Когда Мэн Тин узнала об этом, она долго молчала, прижавшись к больничной койке Цзян Жэня, а он спокойно читал книгу по недвижимости, переворачивая страницу за страницей, не поднимая глаз.
С возрастом в нём появилась особая притягательность: холодная сосредоточенность и жесткая ясность. Он умел быть безжалостным, когда это требовалось.
Мэн Тин украдкой взглянула на него:
— Ты всё знал заранее, да?
Он лишь усмехнулся и погладил её по голове.
Разумеется, знал. Давно. Он просто не ожидал, что она выберет поездку в страну М вместо возвращения в город Х. Признание Цзун Лина в значительной степени его заслуга. Цзян Жэнь умел ждать, умел нажимать на нужные точки. Он знал, как сломать молчание.
Бороться с Вэнь Жуем по мелочам ему было неинтересно. Он стремился к полной победе, поэтому в прокуратуру ушли не только материалы по делу о поджоге, но и целая папка улик по другим преступлениям.
Вэнь Жуй сбежал, но по-настоящему это разрушило только одного человека — Цзян Цзюсяня.
Вэнь Мань умерла в объятиях другого мужчины. Перед смертью, со слезами в глазах, она сказала:
— В этой жизни я виновата перед тобой. Если можешь… пожалуйста, позаботься о Вэнь Жуе. В следующей жизни я постараюсь всё исправить.
Это были её последние слова.
Она погибла на чужбине, в дороге, рядом с другим мужчиной. К тому моменту, как Цзян Цзюсянь добрался до неё, в её теле теплилась лишь последняя, ускользающая искра жизни.
Вэнь Мань никогда не любила его. Ни дня. Однако перед смертью он слабеющим голосом пообещала: «в следующей жизни». Ради этих коротких, мифических слов, он потратил полжизни, чтобы вырастить Вэнь Жуя.
Если вся жизнь человека сосредоточена в одной-единственной идее, то для Цзян Цзюсяня этой идеей была Вэнь Мань.
С самого начала её сердце принадлежало другому. Художнику. Не ему. Не его сыну.
Цзян Жэнь ни внешне, ни по натуре не напоминал Вэнь Мань. Он был чужим в этом доме. Мальчиком с ледяным отстранённым взглядом и будто замороженным пламенем в костях. Он не слушался, не поддавался, не сгибался.
Цзян Цзюсянь воспитывал его долгие годы, но чаще всего кричал на него. Не из-за него, а из-за Вэнь Жуя, в которого он вложил всё: деньги, силы, прощения.
Двадцать с лишним лет он жил в ожидании следующего витка судьбы, перерождения, искупления, которого никогда не должно было быть.
И только после бегства Вэнь Жуя он наконец проснулся. Будто вырвался из навязчивого, изматывающего сна, который сам же когда-то выбрал, и впервые встретился с настоящей реальностью. Той, в которой он годами ранил собственного сына ради чужого ребёнка, что с самого начала презирал не только его, но и всё, что с ним связано.
Тот холодный мальчик, который когда-то, в два или три года, тянулся к нему с наивной надеждой, с каждым годом становился всё тише, всё сдержаннее. И в глубине его глаз постепенно сгущался лёд.
