Ляо Тинъянь прекрасно понимала, что особым умом не блистает, а потому её жизненная стратегия была проста: поменьше говорить, побольше спать, в чужие дела не лезть. Но вот в этот раз она сорвалась. Немного импульсивности… и, возможно, чуть-чуть любопытства. Ей хотелось знать, насколько далеко Сыма Цзяо был готов идти в своей терпимости к ней?
Ответ оказался прямо перед глазами. Этот человек, не терпящий ни малейшего противоречия, от одного косого взгляда способный на казнь, на самом деле простил ей её дерзость. Не наказал, не пригрозил, не потребовал извинений. Даже не потребовалось утешать его поцелуем; хватило того, что она просто сжала его пальцы.
Сейчас он лежал рядом, полурасслабленный, с ленивым выражением лица. Выглядел он почти… безопасным, и именно это беспокоило Ляо Тинъянь.
«Вот и думай теперь… Раньше я говорила себе, что не смогу изменить Сыма Цзяо. Что будучи просто любимицей, не смогу спасти ни страну, ни народ. А сейчас что? Он будто сам подаёт мне весь мир на ладони. И у меня возникает абсурдная мысль: может, всё-таки смогу что-то изменить, предотвратить бедствие. И вот уже слышится в голове: “С великой силой приходит великая ответственность”. Да что это вообще такое? Меня что, силой в героини записали?..»
Ужасающе. Хочется спать.
Она сделала глоток горячего чая, пришла в себя, подняла одеяло и нырнула под него. Тинъянь устроилась рядом с Сыма Цзяо.
«Император не спешит спасать мир, с какой стати мне торопиться?»
Увидев, как она к нему прижалась, Сыма Цзяо сразу обнял её. Они лежали вместе, лениво тратя время. Это стало привычным ритуалом, и ни Ляо Тинъянь, ни Сыма Цзяо больше не нуждались в объяснениях. Слуги тоже давно поняли, что тревожить в такие часы не стоит.
Ходили слухи: мол, гуйфэй завоевала Императора окончательно, заперла его в Фужуне, и теперь они чуть ли не круглосуточно валяются на ложе без стыда и совести. Даже говорили: «Поглядите на лица: у наложницы румянец, у Императора бледность да синяки под глазами. Всё от «истощения».
Ляо Тинъянь была в шоке. Да, она в гареме живёт хорошо: ест вкусное, спит мягко, обнимает самого свирепого Императора страны, но обвинять её в том, что она истощила Императора?! Вот уж нет.
По её ощущениям, Сыма Цзяо как раз был… ну, как бы это сказать, скорее всего, импотентом. Ну или просто безразличен к телесным утехам, иначе почему он только и делает, что обнимает её по ночам, не более? А синяки под глазами — это от бессонницы. Спит он плохо и потому она даже взяла на себя священную миссию укладывать его как можно чаще. Днём или ночью, если появляется окно, она тащит его на ложе, укутывает, греет, и, если повезёт, он выспится.
А когда Сыма Цзяо высыпался, то становился мягче и щедрее. Из тайного сундука он отдавал ей любые безделушки и драгоценности, если она на них только намекнёт.
Однако такой образ жизни имел последствия. Слухи о «растлённом государе» множились, а сама Ляо Тинъянь… начала поправляться. Раньше, живя в Хэся, она могла есть тоннами и оставаться стройной, а теперь всего за несколько месяцев округлилась.
Когда Гуйе с виноватым видом держала её любимое платье, она с трудом выдавила:
— Гуйфэй, кажется, талия уже узковата… Может, отдать в швейную комнату, сшить такое же, но пошире?
Ляо Тинъянь в изумлении уставилась на собственный живот и, расстроенная, даже не пообедала.
На расспросы она махнула рукой:
— Не хочу. Аппетита нет.
С тех пор она резко сократила еду. Раньше Тинъянь могла семь раз в день заказывать закуски, а теперь и от них отказалась.
Гуйе, понаблюдав за упавшим аппетитом и прибавкой в талии своей госпожи, вдруг просияла:
— Гуйфэй, неужели… вы ждёте ребёнка?
«Чего?..»
— Прекратите, — отрезала Ляо Тинъянь. — Просто потолстела. Вот и всё.
Но этим дело не закончилось. С наступлением зимы одежда стала толще, а когда она пару раз появилась на утреннем собрании, среди чиновников поползли новые слухи: «у гуйфэй округлился живот, должно быть, беременна».
Ляо Тинъянь была в бешенстве.
«Вы, старые извращенцы, не можете просто обсуждать дела государства? Что вы всё на мой живот пялитесь?!»
От злости она погладила округлившийся бок и обречённо подумала: «Всё. Точка. Пора худеть. А то ещё поверят».
