Тогда, при докладе Гунсун Яну, из деликатности, он многое опустил — уж слишком тонкие струны были задеты той ночью. Но сейчас, стоя лицом к лицу с яростью господина хоу, он не осмелился утаить ни слова. Тихим, но чётким голосом он начал рассказывать — всё, от первого звука до последнего вздоха, с той самой ночи, что до сих пор тяжело лежала в его памяти, как кошмар, от которого не проснуться.
Вэй Шао до этого знал лишь обрывки: что Чэнь Жуй в ту ночь пробрался в задний двор через водный тоннель, намереваясь похитить Сяо Цяо; что ему помешали и на месте застрелили. Всё остальное было для него белым пятном.
И именно это неведение доводило его до исступления. От беспокойства, от ярости, от страха перед тем, чего он не знал, он и мчался, не жалея ни себя, ни коня, день и ночь напролёт.
Теперь же, когда слова Цзя Сы понемногу заполняли эти белые пятна, в висках у Вэй Шао грохотали удары молота.
Он услышал: Чэнь Жуй ворвался прямо в покои Сяо Цяо… что она, оставаясь хладнокровной, тянула время, старалась привлечь внимание, разбудила служанку в соседнем помещении… И в тот миг, когда тот изверг пытался выволочь её наружу, она из последних сил зацепилась за дверь, не давая ему перешагнуть порог…
По ладоням Вэй Шао стекали холодные капли пота. Грудь стиснуло — злость, ужас, бессилие, отвращение сплелись в нём в один тугой, ядовитый узел, готовый лопнуть в любую секунду.
Он молчал, но в этой тишине звенело напряжение — будто воздух вот-вот треснет, не выдержав тяжести того, что осталось несказанным.
Цзя Сы колебался. Говорить ли дальше? Но, подняв глаза, встретил его взгляд. Тёмный, жёсткий, неотвратимый — будто в этих глазах уже стоял немой вопрос. Он знал. И ждал. Только того, чтобы это было произнесено вслух.
Цзя Сы вздрогнул. Опустил голову, словно перед мечом, занесённым над шеей. И хрипло заговорил:
— На последнем издыхании… тот ублюдок вдруг распахнул глаза. Словно мертвец, решивший не уйти. Рванулся с земли, вцепился госпоже в ногу… держал так, будто нечеловеческая сила вселилась в него… — он сглотнул, — …а потом… с мёртвой усмешкой прошептал:
«Ты… прекрасна… умереть… у твоих ног… не жалею…»
И с этим — замер.
Повисла тишина. Та самая, от которой звенит в ушах. Будто сама ночь задержала дыхание.
Вэй Шао не шевелился. Будто вырезан из камня. Только пальцы медленно сжимались в кулаки, и вдруг послышался сухой, глухой хруст — скрежет костей, натянутых до предела.
Он не произнёс ни слова.
И всё же его молчание было страшнее любого крика.
Вспомнив приказ: «Ни единого слова не упусти», — Цзя Сы и думать не посмел утаить хоть что-то. Сердце сжалось, и, преодолев себя, он продолжил:
— В конце… случилось нечто неожиданное…
Фигура Вэй Шао застыла, как выточенная из чёрного обсидиана.
Цзя Сы едва слышно сглотнул, понизил голос и выдавил:
— Меня тогда рядом не было. Я не видел всего сам. Это рассказал заместитель Линь. Говорил, Чэнь Жуй получил с десяток стрел и упал. Когда всё улеглось, госпожа вышла. Видимо, хотела что-то у него спросить. Он был уже без признаков жизни. Госпожа… сжалилась. Велела выкопать яму, похоронить его целым — как человека.
Он запнулся.
— Кто бы мог подумать… — выдохнул он. — Линь только взялся за лопату — и вдруг… Чэнь Жуй пришёл в себя. Все растерялись. Он бросился… вцепился в госпожу. Зубами. В ногу. Сказал что-то… и лишь потом, окончательно, умер.
— Что он сказал?
Цзя Сы побледнел. Его губы дрогнули, но не издали ни звука.
— Что он сказал?! — повторил Вэй Шао, и в этом голосе было нечто леденящее, острое, как сталь.
Раздался крик. Рёв. Дикий, яростный — как если бы раскололось небо. Цзя Сы вздрогнул, лицо вспыхнуло, лоб моментально покрылся испариной.
— По словам Линя… кажется… он сказал… — голос сорвался, сжался до шёпота, — что госпожа… слишком… красива… и даже если ему суждено было умереть у неё под… — он задохнулся, — под телом… он бы и тогда… умер… с радостью… и без жалоб…
Цзя Сы наконец выдавил эту постыдную, до отвращения дерзкую фразу — ту самую, что, едва услышав, он больше не мог выбросить из головы. Щёки пылали, сердце колотилось как у загнанного зверя. Он опустил голову, не смея даже мельком взглянуть на лицо своего господина.
Вэй Шао застыл. На миг — всего лишь на миг — он словно превратился в мраморную статую. А затем — внезапно, с резким звоном — выхватил меч.
Острая, хищная волна воздуха ударила в лицо Цзя Сы. Следом раздался сухой, пронзительный треск — лезвие впилось во что-то твёрдое. Искры брызнули во все стороны.
Словно не чувствуя веса стали, Вэй Шао одним махом рассёк надвое каменного зверя, стоявшего у вторых ворот — древний охранник внутреннего двора. Каменная голова рухнула на землю с глухим ударом, покатилась, стуча по камню, и остановилась лишь спустя семь-восемь шагов.
Вокруг царила мёртвая тишина.
Воздух весенней ночи застыл, словно заклятый.
Цзя Сы стоял на коленях рядом с обезглавленным каменным зверем, боясь даже глубоко вдохнуть.
— Выкопай эту мразь… — голос Вэй Шао хрипел, будто каждое слово рвалось сквозь стиснутые зубы. — Я сам… изрублю его в клочья.
— Слушаюсь… — выдавил Цзя Сы.
Вэй Шао резко развернулся и, не оглядываясь, зашагал вглубь двора.
Цзя Сы, ещё недавно обливаясь горячим потом, теперь покрывался холодным — под одеждой всё насквозь промокло. Он не двигался, пока спина господина не исчезла за поворотом. Лишь тогда осмелился поднять глаза, бросил взгляд на отсечённую голову каменного стража — и наконец выдохнул. Долго и медленно.
…
Был уже самый конец апреля.
С того дня прошёл почти месяц.
Но Сяо Цяо всё так же не могла спать одна — по ночам рядом с ней оставалась Чуньнян.
Тот испуг, что она перенесла тогда, сперва, казалось, начал отступать. Настроение у неё заметно улучшилось после того, как удалось найти Юаня, а успокоительное снадобье, которое она принимала несколько дней подряд, постепенно вернуло ей покой.
