— А-а-а! — пронзительно вскрикнула Су Эхуан и, не думая о бушующих волнах, бросилась вдогонку. После отчаянной погони по песку ей удалось вырвать маску обратно из лап воды.
Она была вся промокшая, дрожащая, с лицом бледным как смерть. Вцепившись в уже изогнутую, деформированную маску, она тут же попыталась снова надеть её на лицо. Но руки предательски дрожали, и всякий раз маска соскальзывала, не удерживаясь на лице.
Наконец, с огромным трудом ей удалось закрепить её. Ползком, цепляясь и за песок, и за скалы, она выбралась повыше и, выбившись из сил, рухнула рядом с валуном, тяжело, прерывисто дыша.
Лю Янь сидел рядом с ней. Его лицо осунулось, губы потрескались до крови. Он не двигался — будто глиняная статуя, забытая на берегу.
Вскоре вернулся Лян Цзи. В руках он держал керамический кувшин с чистой водой, с почтением поднёс его Лю Яню и доложил:
— На острове живёт несколько десятков семей. Это рыбаки, переселившиеся сюда из прибрежных деревень в поисках укрытия от войны. Наши люди уже взяли всё под контроль. Ваше Величество может пока отдохнуть — этой ночью мы подготовим припасы и подыщем лодку побольше и надёжнее. А завтра утром постараемся уплыть как можно дальше.
Су Эхуан с трудом поднялась с земли. Всё её тело дрожало, но голос прозвучал звонко и решительно:
— Ваше Величество! Море широко и глубоко. Пусть тот предатель Вэй и всесилен — когда мы выйдем в открытые воды, он уже не сможет дотянуться! Мы можем уйти на юг, восстановить силы… С вашей легитимной властью как императора Хань, чего нам бояться? Верные люди сами найдутся. А когда придёт время, мы поднимем знамя возмездия, вернёмся в Лоян и разрубим изменника Вэй на тысячу кусков! Отомстим за всё!
Морской ветер был силён, и слова Су Эхуан, хоть и звучали звонко, доносились с едва уловимым дрожащим гулом, словно их уносила сама стихия. И всё же в этих словах звучала неумолимая решимость — такая, что даже Лян Цзи, казалось, почувствовал проблеск надежды.
Дух, давно павший в нём, будто снова ожил. Он с напряжённым вниманием взглянул на Лю Яня.
Тот, опираясь на руку императрицы, медленно поднялся с камня и, шатаясь, направился вглубь острова — туда, где возвышался клочок земли с хижинами, собранными в единственное убежище.
На ровной площадке перед хижинами стояли на коленях несколько десятков рыбаков — оборванных, испуганных, грязных. Среди них были и старики, женщины, и дети. Все они с растерянными и тревожными лицами глядели на приближающегося Люй Яня и его сопровождающих, словно не понимали, что ждёт их впереди.
Лю Янь вошёл в самую большую соломенную хижину. Внутри почти не было мебели, лишь на полу лежала кое-как расстеленная соломенная циновка, притворяющаяся ложем. Он тут же опустился на неё, закрыл глаза и замер, будто тело его, наконец, отказалось дальше сражаться.
Сумерки понемногу сгущались.
За пределами хижины во тьме выл ветер, и в его завываниях слышалось нечто пугающее — как будто над островом кружили злые духи, не ведающие покоя.
Лю Янь впервые за долгое время почувствовал усталость. Глубокую, бездонную усталость, которую не могла заглушить даже боль.
Он уснул. Рядом, у его ног, свернувшись прямо на земле, спала императрица Лян.
Сквозь пролом в крыше хижины лился бледный лунный свет, освещая её молодое и всё ещё красивое лицо. В этом свете чётко виднелась высохшая дорожка слёз у уголка глаза.
Вдруг Лю Янь во сне резко распахнул глаза и, как подброшенный, сел на циновке.
Императрица Лян проснулась от его движения, в испуге вскочила и тут же кинулась к нему:
— Ваше Величество! Что с вами?
Но Лю Янь смотрел на неё, не мигая. Его глаза, отражающие лунный свет, были широко раскрыты, и в них медленно проступало какое-то странное, затуманенное выражение.
Императрица нерешительно окликнула его ещё раз. Он не ответил, но взгляд его становился всё тревожнее, всё непонятнее. У неё по спине пробежал холод. Она осторожно начала пятиться.
Внезапно Лю Янь кинулся вперёд и повалил её на циновку.
— …Ты — жена моя… — прохрипел он. — Скажи… скажи, что хочешь со мной… жить под одной завесой и лечь в одну гробницу…
Хоть супруга Лян и носила титул императрицы, на деле она редко удостаивалась близости от Лю Яня. Но сейчас, оказавшись в таком отчаянном положении, ощутив, как он с судорожной страстью прижимает её к себе, как дрожащие губы осыпают холодными поцелуями её щёки, сердце её забилось как сумасшедшее. Она зажмурила глаза, губы задрожали:
— Ваше Величество… я — уже ваша жена. Конечно… я готова жить с вами под одной завесой… и умереть в одной гробнице…
Лю Янь будто обезумел — с новой силой принялся целовать её, почти без памяти.
— Я знаю… знаю, ты была вынуждена! — его голос дрожал от гнева и безумия. — Это твоя семья силой выдала тебя за предателя Вэя… Они все должны умереть! Все до единого! Но… если ты вновь примешь меня, если ты от чистого сердца… Я забуду всё! Я… Я вновь сделаю тебя императрицей!
Голос его становился всё более возбужденным, почти исступлённым.
Императрица Лян с изумлением распахнула глаза:
— Ваше Величество… что вы сказали?..
В этот миг тело Лю Яня напряглось, он замер, будто только сейчас осознал происходящее. Медленно, почти с мучительной ясностью, он раскрыл глаза и, в бледном свете луны, льющемся в хижину, уставился на женщину под собой — на императрицу Лян.
Только теперь он понял, кого прижимает к себе.
Страх снова охватил госпожу Лян. Она сжалась, как раненая птица, и тихо прошептала:
— Ваше Величество… вы только что сказали, что меня насильно выдали замуж за изменника Вэй … и что моя семья — преступники… Но мой отец… он всегда был вам предан… Прошу вас, рассудите справедливо…
Лю Янь молчал. Его взгляд метался, мышцы на лице подёргивались судорогами, дыхание становилось всё тяжелее, хриплее. Вдруг он резко вскинул руку — и сжал ей горло.
Госпожа Лян задышала с трудом. Её хрупкая шея прогнулась под безумной хваткой, ноги в отчаянии дрыгались по циновке. Она пыталась вырваться, но это было бесполезно. Глаза её начали закатываться, лицо побледнело, движения стали вялыми. И, наконец, всё её тело обмякло, будто жизнь уже ушла.
Лю Янь отпустил её.
Он тяжело поднялся и сел рядом, глядя на её побелевшее лицо с помутневшими глазами. Осторожно провёл рукой по её векам, закрывая их, и бормотал:
— Маньмань, иди с миром… Я вскоре приду за тобой…
