Он поднял глаза, глядя Вэй Яню в лицо с тем напряжением, с каким человек открывает самое сокровенное.
— Ты можешь меня ненавидеть. Я не прошу прощения. Но одно я знаю — она… она была не безразлична ко мне. Иначе, когда её вернули обратно, когда она вновь оказалась в доме Вэй Цзиня… она могла бы избавиться от ребёнка. Могла бы отказаться рожать. Но она… родила тебя. Ценой собственной жизни.
Грудь его чуть приподнялась — от усилия сдержать эмоции.
— Эти двадцать восемь лет… Я ни на миг не забывал о тебе. Я мечтал забрать тебя обратно. Но война, границы, кровь — всё мешало. Я был связан — волей, обстоятельствами, политикой. А теперь… теперь я старею. И чем ближе конец, тем сильнее желание — вернуть тебя. Не только как опору, но… как сына. Сына, рождённого от женщины, которую я любил.
Он сделал шаг ближе. Лунный свет озарил его лицо — в его чертах не было ни тени гордости хана, только одинокий человек, пронёсший любовь и вину сквозь десятилетия.
— Когда я узнал, что она беременна тобой, я сразу же придумал тебе имя. Я хотел назвать тебя Ху Тукунь, что означает «орёл, который летит под небом».
Он говорил это с трепетом, точно имя было не словом, а крылом.
— Ты не ханьский сын. Ты — мой. А значит… ты тоже орёл, рождённый летать под небом хунну.
Его голос стих, но взгляд остался пронзительно твёрдым — в нём был вызов, исповедь и неутолимая тоска.
А над холмами, в молчании, висела круглая северная луна.
Пока У Чжуюй говорил, в его лице всё больше проступало волнение. Внезапно его черты исказила боль — он поднял руку, прижал к груди, резко закашлялся. В темноте было слышно, как что-то тяжело раздирает ему грудь изнутри. Через миг алая капля крови медленно выступила у уголка рта и стекла вниз по подбородку.
Ху Яньле поспешно подхватил его, придерживая за плечо. Повернувшись к Вэй Яню, с отчаянием в голосе воскликнул:
— Молодой господин! Хан ещё не оправился от раны, а решился пересечь границу, рискуя жизнью, — всё ради того, чтобы увидеть вас! А вы… вы в самом деле настолько бессердечны?
Лицо Вэй Яня оставалось застывшим, как будто высеченным из камня. Он молчал, взгляд его был прикован к У Чжуюю, в глазах бушевал шторм. Но через миг он резко развернулся, вскочил в седло и, не сказав ни слова, ударил коня шпорами. Серый жеребец рванулся вперёд, копыта загрохотали по каменистой земле.
Под серебристым светом луны его силуэт быстро удалился, превращаясь в чёрную точку — и вскоре исчез совсем.
Кашель У Чжуюя постепенно стих. Он молча вынул платок, вытер кровь с губ, лицо его вновь стало безмолвным.
Ху Яньле не выдержал:
— Лу-гуту! Молодой господин столь холоден, не желает даже выслушать… Зачем же тогда скрывать правду? Почему не разослать в Юйян слух, кто он есть на самом деле? Если каждый узнает, что он — не из хань, что он рождён от хунну, — разве сможет он остаться в доме Вэй? Тогда ему ничего не останется, кроме как вернуться к вам! Зачем такие лишние хлопоты? Зачем подвергать опасности даже себя?
Он говорил с пылом, но У Чжуюй молчал, глядя в сторону, туда, где исчез сын. В его глазах не было гнева. Только — глубокая, терпеливая боль.
На лице Ху Яньле смешались тревога и растерянность. Он не знал, как переубедить хана, и в то же время не мог не чувствовать отчаяния от того, как бессильно обрываются все старания.
У Чжуюй всё ещё глядел в ту сторону, куда исчез Вэй Янь. Его взгляд оставался долгим, как будто он всё ещё надеялся увидеть там силуэт, что больше не вернётся.
Он медленно покачал головой.
— Мне нужен сын, — тихо сказал он. — А не враг, который будет ненавидеть меня до конца жизни.
Ху Яньле молчал. Слова хана были как обрыв — резкие, но правдивые, и от того ещё более безысходные.
У Чжуюй замолчал, на миг впав в задумчивость. Затем, будто вспомнив что-то, спросил негромко, не оборачиваясь:
— Та девушка из рода Лань, которую мы три года назад отправили, чтобы служить моему сыну… Есть ли о ней какие-либо вести?
…
Каждый год в это время, если не мешали военные действия, в окрестностях Юйяна, на возвышенности Лулийтай, согласно обычаю проводилось Соревнование Лули.
Но слава и шанс взлететь по служебной лестнице — было лишь для немногих. Ведь выйти на арену перед всем войском отваживаются только те, кто уверен в себе до конца. Для большинства же — для младших офицеров, для простых солдат — Соревнование Лули давно уже стало чем-то большим: настоящим праздником всей армии, которого ждут с года в год, как дети ждут Новый год.
Беда только — два года подряд всё срывалось. Позапрошлой весной Вэй Шао вёл кампанию в Цзи, в прошлом году — боролся за земли с Чэнь Сянем. Оба раза празднество отменяли. И вот только в этом году звёзды наконец сошлись — и собрание готовилось пройти в срок.
К тому же, в прошлом месяце в Лояне разразилась нешуточная драка между Синь Сюнем и Юань Чжэ из Цинчжоу — там всё ещё полыхает, а сам Вэй Шао, прикинувшись больным, сидит дома, не выходя. Болезнь затянулась — но зато всё внимание он теперь сосредоточил на Соревновании Лули, превратив его в главное событие сезона.
До собрания оставалось всего три дня.
С сегодняшнего дня улицы Юйяна начали оживать ещё сильнее: со всех концов — из Фаньяна, Чжоцзюня, Гаояна, Синьду — в город один за другим начали прибывать отобранные бойцы. Толпы, конные отряды, тренированные лица. Повсюду — гул, разговоры, азарт. Вся столица гудела в предвкушении: о чём бы ни шёл разговор, в итоге все возвращались к одному — к тому, что будет в эти несколько долгожданных дней.
Интерес у всех был не только к состязаниям воинов.
Одним из неизменных украшений Соревнования Лули всегда становилось появление женщин из дома господина хоу. Госпожа Сюй непременно присутствовала лично — поднималась на помост, чтобы ударом барабана поддержать самых доблестных бойцов. Её появление, сдержанное, но величественное, было частью традиции.
