В глазах Вэй Шао вспыхнуло что-то острое, почти металлическое. Он в упор посмотрел на неё, а потом, медленно, по слогам, проронил:
— Похоже, ты ищешь смерти. Осмелилась прийти… и плести такие слова, чтоб посеять между нами рознь?
Лунный свет стал чуть тусклее. А в воздухе — словно повисло острое, нераскрытое напряжение.
Ланъюнь вдруг опустилась на колени, её голос дрожал, но звучал отчаянно ясно:
— Если господин хоу мне не верит, — пройдёмте со мной. Достаточно будет взглянуть на одну вещь — и вы сами поймёте, говорю я правду или нет.
Вэй Шао смотрел на неё молча. Его лицо оставалось мрачным, словно застывшим под каменной маской. Он ничего не ответил, просто обошёл её стороной, вскочил на коня и помчался прочь.
Копыта гулко били по камню. Он уже унесся на добрых несколько десятков шагов, как вдруг резко осадил коня. Остановился. Повернулся. Медленно, с напряжением.
Ланъюнь поспешно вскочила с земли и побежала за ним, сердце билось в горле.
— Если ты хоть словом солгала… — голос Вэй Шао, холодный, как лезвие ножа, ударил в уши, — я добьюсь того, чтобы ты не могла ни жить, ни умереть. Ни во сне, ни наяву.
…
С тех пор как Вэй Янь отправился в Дайцзюнь, всех женщин в его доме он распустил. В особняке остались лишь Чжу Цюань и несколько слуг.
Дом, оставшийся без хозяина, быстро начал редеть: слуги то и дело отпрашивались «по делам», и за последние дни практически никто, кроме Чжу Цюаня, в доме не ночевал. И вот недавно его позвали на ужин. Долго отнекивался, но в итоге запер ворота и ушёл.
Сумерки уже начали опускаться на город.
Ланъюнь достала спрятанный ключ и, ловко отперев замок, тихо отворила дверь.
Вэй Шао не проронил ни слова. Он шагнул внутрь дома твёрдым, быстрым шагом, точно маршировал.
Напрямик направился к покоям Вэй Яня. Подошёл к двери его спальни. Замер. Смотрел на неё, как на врага.
Перед самым отъездом Вэй Янь запер спальню на внутренний замок. На двери теперь висел прочный железный засов — надёжный страж, простым толчком не одолеть.
Вэй Шао хмуро наблюдал, как Ланъюнь без слов извлекла второй ключ, подошла и без труда отперла замок. Она мягко, почти бесшумно толкнула створку внутрь.
Он шагнул в комнату уверенно и быстро, будто знал, куда идёт. Вскоре остановился — перед одной из стен.
На ней висел длинный свиток с изображением гор и воды. Работа лёгкая, живая, с широким дыханием кисти, полной внутреннего простора. Искусство — безупречное. Сюжет — умиротворённый. Слишком умиротворённый.
Ланъюнь подняла свечу, подошла ближе, подняв пламя, чтобы осветить всё лучше. Тень её скользнула по стене.
Вэй Шао смотрел на картину долго. Слишком долго.
Наконец, медленно поднял руку. Его пальцы двигались с натугой, словно каждая кость отягощена железом. В воздухе рука на мгновение замерла.
И вдруг — резким движением — он отбросил свиток в сторону.
В тот же миг его лицо окаменело. Мышцы на скулах дернулись. Взгляд застыл.
Он уставился прямо перед собой. И стоял так, будто превратился в каменную статую.
Рядом зазвучал голос Ланъюнь, тихий, как дыхание в тишине:
— В последнее время господин Вэй стал совсем другим. Почти не звал меня в спальню. Возвращался — и запирался здесь один. Иногда пил. Долго. Раньше он так себя не вёл…
— Я тогда и подумала — может, есть другая. С тех пор… я стала внимательнее за ним наблюдать…
Ланъюнь говорила это почти шёпотом. В её лице впервые проступила та самая горечь, что копилась внутри — медленная, вязкая, выстраданная.
— В ту ночь… господин Вэй вернулся домой поздно. Сначала один пил в саду, не позвав никого из нас. Потом внезапно встал и ушёл в комнату, закрылся. Только… он забыл плотно прикрыть окно. Я… я заподозрила неладное. Подкралась. Притаилась под окном.
Она опустила взгляд. Голос стал ещё тише:
— И тогда… я увидела. Увидела, как он повесил эту самую картину на стену… с образом прекрасной женщины.
— Однажды, на улице, мне довелось мельком увидеть госпожу… Вашу супругу. Она была не просто красива. То была красота, от которой сердце сжимается. С того дня я запомнила её навсегда. А в картине… в каждом мазке была она. Я сразу узнала. Узнала — и кровь застыла. Хотела уйти… Но в тот момент…
Она запнулась. На миг воцарилась тишина, пронзительная, как перед бурей.
— …я увидела, как господин Вэй … приподнял одежду. И… прямо перед этой стеной… стал… — её голос задрожал, — сам с собою… в неистовстве. Как будто был не в себе.
В следующее мгновение всё взорвалось.
Вэй Шао резко обернулся — как будто его ударили. Его рука с яростью взметнулась — и с хрустом сбила подсвечник из рук Ланъюнь.
Свеча упала, покатилась по полу, заскользила в угол, оставляя за собой крошечный след копоти и тусклеющее пламя.
Снаружи уже почти стемнело. Но в комнате ещё можно было различить лица.
И в этом мраке Ланъюнь увидела его глаза — ледяные, с блеском ярости, с искажённым, страшным выражением. Лицо стало угловатым, как у хищника. Всё тело — словно замерло, готовое к рывку. Он не закричал. Не пошевелился.
И всё же — она почувствовала животный страх.
Хотя именно на такой его гнев она и рассчитывала… когда увидела это своими глазами, когда ощутила, как тень от него нависает над ней, Ланъюнь не выдержала — колени предательски подкосились, она рухнула на пол, и низко склонив голову, уже не смела ни говорить, ни дышать.
В комнате повисла мёртвая тишина.
Раздавалось только одно: тяжёлое, прерывистое дыхание Вэй Шао. Как зверя. Как человека, которому в самое сердце вбили что-то ядовитое и ярое.
Интересно лишь одно влетит ли Сяо Цяо за это? Ревность она обычно к разумности дальнейших действий отношения не имеет
Думаю, ей первой и попадет(((