Забралась в постель, вытянулась на живот, уткнулась лицом в подушку и закрыла глаза.
Она хотела только одного — заснуть поскорее.
Заснуть — и, может, с пробуждением всё это исчезнет. Всё, что происходило в ту ночь, в задней комнате ямэня, на том ложе, среди скомканных теней и тяжёлого дыхания.
Это ощущение… было отвратительным. И всё же — она понимала его. Понимала, почему он так поступил.
Двадцать лет братства — и вдруг всё разрушилось. Не просто рассыпалось — стало враждой.
А ведь посреди этого… ещё и нечистая история, в которую была вовлечена она, его жена.
Какой человек смог бы это пережить с холодной головой? Сяо Цяо понимала: с тем, что только что произошло между ними, он, возможно, просто пытался выплеснуть что-то, что не мог сказать.
Она действительно старалась понять.
Но сейчас… сейчас она не могла справиться с тем, что творилось в её душе. Отвращение. Тяжесть. Пустота. Беспомощная злость.
С закрытыми глазами она изо всех сил старалась переключиться. Вспоминала Да Цяо и Би Чжи.
Представляла, как младший брат вернулся домой с её письмом. Представляла выражение отца, когда тот прочтёт его.
Она знала: нужно найти возможность — и обязательно самой поехать в Дунцзюнь. Нельзя всё оставлять в чужих руках.
Потом мысли перескочили. Она вспомнила… госпожу Сюй, что последние дни лежала в постели, больная и бледная.
Она вышла за Вэйскую семью прошлой зимой — и вот уж вторая осень на исходе. Сяо Цяо вспоминала ту единственную встречу с Да Цяо в прежней жизни. То была их первая и последняя встреча после того, как каждая из сестёр обрела новую семью. Вэй Шао тогда ещё не стал императором, но его влияние уже было непререкаемым. Её супруг, Лю Янь, тоже ещё не был возведён в титул «последнего императора», и с Вэй Шао их отношения нельзя было назвать враждебными. Вэй Шао в ту пору находился в другом городе, а Да Цяо жила одна в Юйяне.
И вот, преодолев немало преград, Сяо Цяо, наконец, смогла добраться до Юйяна и повидаться с сестрой — в последний раз в той жизни.
Что тогда было сказано между ними — теперь, спустя столько времени, Сяо Цяо уже не может вспомнить в деталях.
Помнит лишь, как Да Цяо упомянула женщину по имени Су — та следовала за Вэй Шао и потому не находилась в Юйяне. Когда она это говорила, лицо у неё было спокойно и безмятежно.
А потом упомянула вскользь, что на следующий день — годовщина смерти бабки из рода Вэй, госпожи Сюй, скончавшейся много лет назад. Раньше, если Вэй Шао бывал в Юйяне, он всегда лично приезжал к мавзолею почтить её память.
Старшая госпожа Сюй хорошо к ней относилась. Увы, зимой первого же года после её замужества та внезапно скончалась. Говоря об этом, Да Цяо тогда выглядела по-настоящему тронутой.
Сяо Цяо, закрыв глаза, напрягала память — и, наконец, обрывки воспоминаний начали проясняться.
Кажется, Да Цяо тогда рассказывала: госпожа Сюй подхватила простуду той осенью.
Сначала казалось, что ничего страшного — вовремя позвали лекаря, дали снадобья, и болезнь вроде бы пошла на убыль.
Но вскоре состояние снова резко ухудшилось, и, не оправившись, она скончалась.
Вэй Шао в ту пору находился в походе. Услышав печальную весть, он немедля выступил в обратный путь, но из-за дальности дороги и задержки с вестью добрался до Юйяна лишь спустя два месяца — уже к похоронам.
С того момента он ещё сильнее охладел к Да Цяо, обвинив её в том, что она не исполнила свой дочерний долг — не сберегла старшую в доме.
И с той поры Су стала всё чаще появляться в его глазах.
На третий год после смерти госпожи Сюй он принял её в дом в качестве наложницы.
С тех пор она была при нём, служила ему — и пользовалась немалой благосклонностью.
Во тьме Сяо Цяо больше не могла сомкнуть глаз.
С тех пор как в этой жизни она и Да Цяо обменялись судьбами — ещё в день замужества — нить прошлого начала плестись иначе.
И всё же Сяо Цяо не раз ощущала: словно по велению невидимых сил, некоторые вещи, как случились в прежней жизни, так, быть может, случатся и в нынешней.
Как, например, ненависть Вэй Шао к дому Цяо.
Или те старые, туманные отношения между Вэй Шао и госпожой Су.
А может, и судьба той старой женщины — госпожи Сюй.
Если прикинуть, то день бедствия, о котором когда-то говорила Да Цяо, как раз близится.
И как назло — госпожа Сюй и вправду слегла.
В прошлой жизни, говорила Да Цяо, старшая госпожа Сюй слегла от простуды. В этой же причина болезни иная — но болезнь остаётся болезнью.
Неужели и теперь госпожа Сюй не избежит уготованной судьбой беды? Неужели всё закончится так же?..
Сердце Сяо Цяо сжалось в тревоге — оно грохотало, словно малый барабан, и сон окончательно рассеялся.
Уносимая мыслями, она и позабыла про Вэй Шао, всё ещё оставшегося в канцелярии.
Она ворочалась и вздыхала до самой четвёртой стражи ночи — и лишь тогда, измученная, на миг провалилась в сон…
После бурного, стремительного, до исступления сладостного блаженства Вэй Шао спал крепко и долго.
Он был слишком вымотан.
Три дня до этого он почти не сомкнул глаз.
Но дело было не только в усталости тела. Тоска и тревога, что терзали его всё это время, напоминали ту боль, что он пережил десять лет назад, услышав весть о гибели отца и брата.
Последний выбор Вэй Яня стал для него невыразимо горьким разочарованием.
И, вместе с тем — глубокой, всепоглощающей ненавистью.
Он даже на миг допустил мысль: лучше бы убить его, чем вот так, просто отпустить — обратно к хунну.
Нет, он не боялся, что среди хунну окажется ещё один, кому знакомы боевые порядки рода Вэй, кто знает устройство пограничных застав.
С этим можно было справиться. Придётся заплатить чуть большую цену — и только. Он способен на это.
Но Вэй Шао не мог примириться с другим: с тем, что родной человек — плоть от плоти — так легко отрёкся от всего, что было здесь. И встал по ту сторону — на вражескую.
И всё же, в конце концов, Вэй Шао позволил ему уйти.
Может быть, убедили его слова, что прозвучали тогда из уст Вэй Яня:
«Такова несправедливость судьбы».
Да, это правда. Его старший брат — ничуть не уступал ему в дарованиях. А в честолюбии и жажде власти был, пожалуй, и вовсе ему равен.
Но раз уж он сам не смог без борьбы отдать всё, что было здесь, то какое имел право мешать брату идти по той дороге, которую тот сам избрал?
Дальше — как суждено. Каждому — своё поднебесное. Так и сказал он ему на прощание: эта фраза, быть может, и станет последним их братским узлом — в этом воплотилась их общая участь.
Пробудился он в четвёртую стражу — глубокой ночью. За окном всё ещё царила густая темнота.
Свеча, догоравшая с начала ночи, почти истаяла — пламя угасало, бросая зыбкие тени по стенам.
Вэй Шао медленно сел на ложе.
Когда он опустил взгляд, край одежды, наспех брошенной поверх обнажённого тела, соскользнул с плеча и мягко сполз на пол. Он поднял руку, провёл по лбу, словно проясняя мысли, и окинул комнату рассеянным, всё ещё полусонным взглядом.
На полу — разбросанные шёлковые свитки, перевёрнутые бамбуковые дощечки, полные донесений о войске, границах, народе… Все они были смахнуты куда-то в сторону, как ненужные в тот миг.
На лице Вэй Шао появилось выражение странного, почти недоверчивого изумления. Он смотрел на всё это молча, не шевелясь, и в тишине, что словно сгустилась в комнате, в его памяти медленно, шаг за шагом, восстанавливалась прошедшая ночь — та, что началась с гнева, переросла в отчаяние, и закончилась… чем-то иным.
Чем-то, что уже невозможно было вычеркнуть.
